Принц с простудой в сердце
Шрифт:
— С точки зрения логики выводы твои, Семен, вполне достойны уважения,— согласился Трифонов.— С точки зрения психологии ты не прав. Шестопал не любит шума, если это мешает его затее. Одно дело освобождение заложника: он продемонстрировал свою службу безопасности, подтвердив тем самым и надежность банка. Но пачкать свое имя в скандалах с грабежами?!. Нет. Подкопы, налеты, похищение людей, погром квартир… Шестопал не стал бы раздувать глупые и ненужные сенсации. И связываться с Могилой ему не имело смысла, когда в его распоряжении спецназ, готовый выполнить любое его задание. Тихо, без шума и профессионально.
— Например, вынести картины в коробке из-под холодильника? — переспросил Куприянов.
— Возможно, но лезть в квартиру второй раз и ломать мебель — смысла нет. Скандал тот, что получился, выгоден только Добронравову. В глазах общественности он — жертва. Честный человек, пострадавший за свою доверчивость.
— В таком случае они сообщники! — стукнул ладонью по столу Лыткарин, и сам испугался собственной выходке.— Я хотел сказать…
На столе зазвонил телефон. Трифонов снял трубку и долго слушал, что ему говорят, потом положил ее на рычаг и встал.
— Добронравова перевели в палату, и он готов дать показания. У каждого из вас есть задание, выполняйте. Все.
Давно Трифонов ждал этой встречи. Наконец он ее дождался. Все, что он хотел, так это выслушать версию самого Добронравова.
Больной выглядел куда лучше, чем можно было ожидать. Условия ему предоставили в соответствии с его кошельком: отдельная палата, телевизор, чистота и огромное светлое окно.
Возле кровати стоял стул, и, подобрав накинутый на плечи белый халат, Трифонов сел подле больного. Ни блокнотов, ни диктофонов он с собой не взял.
— Вам лучше? — спросил посетитель ровным тихим голосом.— Выглядите вы неплохо.
— Да. На днях хочу выписаться. С моими неприятностями некогда валяться по больничным койкам.
— Значит, вы в курсе событий?
— Конечно. Меня навещали Кира и Саул Шестопал. Похоже, я знаю то же, что и все остальные. Вам удалось узнать больше, Александр Иванович?
— Давайте все же начнем с моих вопросов. Вы должны были вылететь в Москву шестого сентября.
— Совершенно верно.
— В своей квартире вы последний раз были пятого. Вызывали слесаря, но он так и не пришел, и вы уехали к своей подруге Кире, где ночевали. А утром?… Что было утром?
— Утром я поехал на совещание в адвокатуру. Оно продлилось до пяти вечера. Потом встретился с Саулом, и мы ужинали в ресторане «Якорь». От шести до восьми вечера. Вдвоем. Он просил меня сделать для него кое-что в Москве. Но это вопросы личного характера. Потом мы вышли на улицу, и он поймал мне такси. Я сел и поехал в аэропорт. По дороге машина сломалась. Я вышел и остановил частника. Попался очень хороший парень, а я уже опаздывал. Потерял время с таксистом. Он говорил, что пустяки, еще пять минут и поедем. Но минуты шли, а мы ни с места. Пришлось воспользоваться услугами частного сектора.
— А почему Шестопал не отвез вас в аэропорт?
— Он торопился на какую-то важную встречу. Мы засиделись в ресторане больше, чем надо.
— Портфель с картиной был при вас целый день?
— Нет, конечно. Из адвокатуры я заехал в свой офис и забрал его, а потом поехал на встречу с Шестопалом.
— Дальше я вашу историю знаю. Вас сразу привезли на ту квартиру, где содержали до освобождения?
— Да. Но без портфеля. А со следующего дня начали надо мной издеваться. Требовали ключи. Но я им не сказал, где они. Ключи я всегда оставляю Кире. Она бы им их не отдала, и с ней бы не церемонились. Поэтому я молчал.
— Сколько человек вы видели, пока сидели прикованным наручниками к батарее?
— Только двоих. Это не люди, а звери…
— Я в курсе. Как вам удалось освободиться?
— Они пришли на квартиру часов в одиннадцать или позже. Веселились. Принесли две коробки с вином и деликатесами. Сели за стол и начали пить, а мне, как собаке, кидали объедки, жир от ветчины, обгоревшую кожу от курицы. Из обрывков фраз я понял, что угощение им преподнес хозяин. Так они его называли. Отмечали окончание какой-то операции. На следующий день им должны были заплатить большие деньги. А меня они обещали отвезти на кладбище. Один из них налил мне воды в миску. И когда он наклонился, то упал. Они были совершенно пьяные, хотя выпили немного. У него выскочил из нагрудного кармана сотовый телефон и упал мне на колени, а не грохнулся об пол, и потому он не услышал, что выронил его. Я тут же прикрыл его полой пиджака. Когда они уснули прямо за столом, я позвонил Шестопалу. У него работают опытные люди. Саул обещал приехать, а мне лечь на пол. Но тут вдруг проснулся один из бандитов. Хорошо что здоровяк, потерявший телефон, а не второй, который все время засовывал мне ствол пистолета в рот и взводил курок. Он бы точно меня прибил. А этот очнулся, будто его иголкой кольнули. Увидев у меня телефон, он вскочил и начал бить меня ногами по голове. Глаза его ничего не видели, будто он наркотиков наглотался. Бил, бил, потом его качнуло назад, он упал на стул и отключился. Следом и я потерял сознание. Дальше я ничего не помню. Несколько раз приходил в сознание, но видел перед собой только капельницу.
— С этим все понятно. Скажите мне, сколько картин вам оставил Константин Володарский перед отъездом в Канаду?
— Двенадцать.
— Уверены, что не семь?
— Конечно. Это он сказал вам, что семь? Нет, двенадцать. Семь официально числится в его личной коллекции. Те, что занесены в каталоги. Но купил их его отец, когда в доме уже висели пять картин. Они были куплены раньше — после войны, на черном рынке. Все картины принадлежали когда-то семье Голицыных. Так вот, эти семь она продала официально, и они долго меняли хозяев, пока отец Кости до них не добрался и не купил их. А что касается украденных, то их история такова. Отец Кости после войны нашел внучку Голицына и сам честно ей рассказал, что купил пять работ Федотова, которые были похищены у нее. Он предложил ей какие-то деньги за них, и обнищавшая старуха согласилась. Он попросил ее написать дарственную на его имя на те самые пять картин. Голицына написала. Так что картины куплены законно, но Костя не хочет огласки этой истории. Он считает, что его отец получил дарственную обманным путем и потому не включил эти пять работ в реестр.
— Любопытная история. А когда атташе улетел в Канаду? Я имею в виду, когда он передал вам коллекцию?
— В начале прошлого года. И картины висели у меня почти два лет.
— Два года — серьезный срок. И только теперь одна из них вызвала у вас сомнения в своей подлинности?
— Месяц назад проездом в Питере был профессор Долинский из Парижа, сын русских эмигрантов… Приезжал в Россию поклониться могилам предков, так как сам уже собрался умирать. Странный старикан… Я пригласил его к себе посмотреть на Федотова. Он страстный собиратель русской живописи бытового жанра. В частности, собирает работы Перова. Он посмотрел картины, похлопал в ладоши и в одну из них ткнул пальцем: «Это не Федотов»,— сказал он, словно вынес приговор. «С чего вы взяли?» — спросил я. «Не той рукой майор усы поправляет. Шутка гения. Выполнено мастерски, но не Федотовым. Талантливый мерзавец, выполнявший эту работу, просто поиздевался над покупателем, считая его невеждой…» С тех пор я не находил себе места. А тут еще на задней стороне холста заметил штамп Третьяковской галереи. Мне только этого не хватало! Вот я и рванул в Москву…
— Но за два года вам могли подменить подлинник на фальшивку. При вашей беспечности ничего не стоило попасть к вам в квартиру и совершить подмену, оставив старую раму.
— Сейчас я уже ничему не удивляюсь. Все возможно, но кто это мог сделать, я ума не приложу…
— Вы очень убедительны, господин Добронравов. В чем я и не сомневался. Давайте теперь поговорим о марках. Где вы их хранили? В одном месте или в разных?
— Конечно, в одном. В своем офисе на Гороховой. Они лежали в сейфе в конверте.