Принц шутов

Лоуренс Марк

— Ничего себе план! Ты, значит, выскочишь на первого — и останется всего девятнадцать?

— Да. — Он пожал плечами. — Я бежал лишь потому, что знал — ты останешься со мной, а иметь на своей совести твою смерть не хотелось бы, Ял. Ну вот мы и повязаны, как, надо полагать, и хотели боги.

Он улыбнулся, и мне захотелось дать ему в глаз.

— Нас тут не видно. Можно спрятаться. Они пройдут мимо, рассредоточатся, потеряют нас и сдадутся. Не смогут же они найти наши следы на скалах!

Я предпочел не упоминать, что ему придется меня тащить.

Снорри покачал головой.

— Они могут выждать. Если мы попытаемся уйти с уступов, они увидят

нас на более открытой местности. Лучше уж так.

— Но…

Их же двадцать человек, придурок!

— Они вытянулись в цепь, Ял. Настоящий вожак собрал бы их покучнее, но они слишком уверены в себе и слишком жаждут крови. От передних четверых-пятерых до замыкающего не меньше четырехсот метров.

Он сплюнул, словно демонстрируя презрение к столь непродуманной тактике. Я бы тоже сплюнул, но во рту совсем пересохло.

— Давай тогда думать, что это…

Снорри зашипел, перебивая меня, и поднял руку. Ступенью ниже послышался стук камня о камень. Да уж. Я до сих пор не осознавал, насколько замедляю бегство норсийца: наши преследователи отстали всего на несколько минут. Я лег на холодную скалу. Здесь и упокоюсь? Вполне возможно, погибну в метре отсюда. Гора эта ничем не напоминала мир, который я знал, — лишь голый потрескавшийся камень, на котором не мог удержаться даже мох или лишайник, не говоря уже о траве и кустарнике, никакого намека на растительность. Возможно, к Богу здесь и ближе, но Он забыл это место.

На западе солнце опустилось к высоким пикам в снежных шапках, небо окрасилось багрянцем.

Снорри ухмыльнулся, глаза его снова были ясными и бледно-голубыми, ветер трепал угольно-черные волосы у него на шее. В смерти он видел освобождение. У него слишком многое отняли. Конечно, сдаваться он не будет, но его явно радует мысль о безнадежности противостояния. Я тоже ухмыльнулся — а что еще оставалось делать? Разве что уползти.

Ветер доносил слабые звуки со стороны карабкающейся по скалам погони. Камни выскальзывали из-под сапог, бряцало оружие, были слышны ругательства, обращенные друг к другу и к мирозданию. Я потрогал лодыжку и едва не прикусил язык. Я скорее ее потянул, чем сломал. Я сделал несколько шагов, почти не опираясь на нее, и снова встал спиной к скале, едва не вырубившись от боли. Возможно, я смог бы допрыгать и подальше, подгоняемый ужасом, но тогда меня быстро поймают, и Снорри рядом не будет. Когда он падет, на мне можно будет ставить крест.

Я подумал, что нужно найти подходящее место. Я запрыгал вокруг валуна, пытаясь вспомнить последние мгновения в обществе Лизы де Вир. Шаги зазвучали на узкой дорожке, ведущей к булыжнику. Падение было самым малым поводом для беспокойства, но они об этом еще не догадывались. Я скорчился и сжал зубы, глядя из-за валуна и ожидая их появления. Мог бы и обмочиться, но горный воздух способствует обезвоживанию.

Первым показался Дараб Войр, такой, каким я помнил его по таверне, — лысый, чернявый, весь в ритуальных шрамах, капли пота блестели на его темной коже. Снорри он так и не заметил. Топор норсийца описал дугу параллельно скале, когда Дараб приблизился. Я всегда думал, что голова — достаточно твердый предмет, но когда топор Снорри прошел сквозь наемника, это мнение пришлось пересмотреть. Лезвие вошло в череп Дараба с затылка, ближе к макушке, и вышло под подбородком. Лицо этого типа буквально вздулось; казалось, что голова его расходится вширь, и он повалился вперед без крика или малейших признаков протеста, и скалы увлажнились его кровью.

И тут Снорри заревел, да так, что слон Тэпрута замер бы в изумлении, но ужас был не в этом. Ужас был в том, что рев был исполнен чистой беспримесной радости. Он больше не ждал чьего бы то ни было появления, просто обогнул скалу, всадил топор в голову следующего наемника и размазал того по скале. Потом он побежал — да-да, побежал, раздавая быстрые короткие удары, словно его топор был рапирой, легкой, как ивовый прутик. Два, три, четыре человека разлетелись — кто-то упал в пропасть, кто-то налетел на скалу, и в каждом была дыра величиной с кулак.

Где-то, где я его уже не видел, Снорри остановился и принялся декламировать, причем не боевую песнь норсийцев, а древние стихи из «Римских сказаний»:

Сказал капитан Гораций, Страж городских ворот: За каждым живущим на этой земле Когда-нибудь смерть придет.

Еще один всхрап, удар металла о камень, стук падающих тел.

Судьбу упрекнуть мне не в чем, И я умереть готов За прах благородных предков И храмы наших богов.

Чертов варвар! Он наслаждался этим безумием! Вообразил себя Горацием на узком мосту перед воротами Рима, удерживающим целую армию этрусков! Я пополз прочь. Нас убивает стыд. Это якорь, самая тяжелая ноша, которую можно унести с поля битвы. К счастью, от преизбытка стыдливости я никогда не страдал. Однако же, когда Снорри продолжил декламировать свою эпопею, мне стало интересно, сможет ли он вот так держаться до бесконечности. Если у них с собой нет луков… Разумеется, если этот Эдрис хоть чего-то стоит как вожак, он должен был обеспечить прикрытие с флангов. Ни один человек не устоит против множества противников, наступающих с двух сторон. Я мог бы прикрыть…

— Привет. Что это у нас тут?

Я поднял голову и встретился взглядом с бледными выпученными глазами Мигана — второго спутника Эдриса, которого видел прошлой ночью. Закатное солнце заливало его кровавыми отсветами. В таверне он показался мне человеком, с которым я бы ни за что не хотел повстречаться в темном переулке. Подобно Джону Резчику, он выглядел тем, кто держится обособленно и глядит на других словно из-за решетки исповедальни. Из таких получаются хорошие палачи.

За плечом Мигана стоял седеющий вояка грозного вида, державший наготове длинный меч. Возможно, по уступам карабкались еще люди, посланные, чтобы окружить нас. Миган и я моргали, глядя друг на друга, при этом я стоял на четвереньках, а он наклонился вперед, словно собираясь меня о чем-то спросить.

Что бы вы ни делали в опасной ситуации, делайте это быстро. Очень быстро. Я всегда следовал этому принципу, потому что, если вы трус, совсем не значит, что в этом нельзя стремиться к совершенству. Мой отец побуждал меня преуспеть во всем. Успех по части трусости — это умение вовремя смыться. А если надо удирать быстро, стоит бежать прямо в том направлении, в котором вы сейчас смотрите.

«Уууф!» — только и смог сказать Миган, когда я налетел на него, и то он сказал это, потому что надо было быстро прочистить легкие. Я бросился вперед, оттолкнувшись здоровой ногой, и двинул мелкого ублюдка плечом. В таких случаях весьма выгодно быть большим ублюдком. Человек у него за спиной пошатнулся и рухнул.