Принц со шрамом
Шрифт:
Его дыхание сбивается, тело поднимается и опускается в рывковых движениях, когда он захлебывается водой, не в силах сделать ничего, кроме как испытывать ощущение утопления и молиться, чтобы я оставил его в живых.
Я снова поднимаю кувшин и вздыхаю, мои внутренности сворачиваются при мысли о том, что придется прибегнуть к такой крайности. Большая бутылка ударяется о гнилой деревянный пол, когда я ставлю её на пол, а затем наклоняюсь к Эдварду и снимаю ткань с его лица.
Его кожа мокрая; лопнувшие кровеносные сосуды закручиваются паутиной
Я поправляю стол, чтобы он лежал ровно.
— Если бы ты был кем-то другим, я бы тебя убил.
Его голова откидывается в сторону, грудь вздымается.
— Я знаю, — говорит он, его голос ломается и становится хриплым.
— Ты собираешься поблагодарить меня за милосердие?
Его глаза находят мои, его рот приоткрыт, пытаясь отдышаться.
— Я не хочу ломать твой дух, Эдвард. Ты должен знать, что это причиняет мне такую же боль, как и тебе, — я кладу руку на грудь. — Но приводить кого-то без моего согласия было в лучшем случае опасно, а в худшем — попыткой самоубийства.
Он моргает, его язык проводит по потрескавшейся плоти.
— Спасибо... Вам.
— За? — мои брови поднимаются.
— За Ваше милосердие.
Я киваю, довольный его наказанием, наклоняюсь, чтобы отодвинуть ведро с водой в угол комнаты и погасить свечи, освещающие помещение. Но я не освобождаю его. Он останется на ночь, и я вернусь за ним утром, когда убежусь, что он понял, что его преданность и молчание имеют первостепенное значение.
— Вы оставите меня здесь? — спрашивает он, его тон дрожит.
Я протягиваю руку и хватаюсь за ржавую металлическую дверную ручку.
— Подумай над своими поступками, Эдвард, а завтра утром мы сможем начать все сначала.
Я распахиваю дверь и выхожу наружу на освежающий ночной воздух.
Остановившись, я поворачиваюсь к нему лицом.
— Если что-то случится. Если что-то пойдет не так, ты возьмешь вину на себя. Ты понял?
Его глаза затуманены, когда он смотрит на меня с того места, где он связан, мотая головой о дерево.
И хотя я потерял все свое доверие к Эдварду, на данный момент этого достаточно.
Захлопнув за собой дверь, я достаю большой ключ и поворачиваю его в замке, прежде чем развернуться и уйти. Наклонив голову набок, я разминаю шею, достаю из кармана спичечный коробок и извлекаю из него свернутый косяк.
Возможно, с моей стороны было глупо оставлять Эдварда в живых, и будь на его месте кто-нибудь другой, я бы не стал. Но Эдвард — важная часть восстания. Потерять его было бы равносильно потере руки, а на такой риск я пойти не готов.
Зажигая гашиш, я глубоко вдыхаю и начинаю свой путь обратно в замок.
Луна сегодня высокая и яркая; обычные облака, украшающие небо Саксума, отсутствуют, создавая призрачное сияние на потемневшей земле. К хижине нет четкой тропы, все эти годы я прокладывал разные пути, чтобы трава не истаптывалась от моих шагов, но самый простой путь
Пытка может быть такой утомительной.
Я выхожу из-за деревьев и останавливаюсь, увидев тень, сидящую на одной из черных скамеек вокруг фонтана. Подойдя ближе, я понимаю, что это леди Беатро.
Что-то тревожное проносится во мне от того, что моя Лань снова гуляет, когда она должна быть в безопасности и лежать в постели.
— Бессонница — это серьезная проблема со здоровьем, — говорю я, шагая за ней.
Она оборачивается, лунный свет освещает ее высокие скулы, на губах появляется небольшая улыбка.
— Вы бы знали.
Я обхожу скамейку и сажусь рядом с ней, широко расставив ноги, подношу косяк к губам и снова вдыхаю.
Она наблюдает за мной, любопытный блеск пробегает по ее лицу. Я уверен, что это невинно, но ее взгляд все равно пронзает меня насквозь, прокладывая путь под моей кожей, пока не прожигает её до самых глубин. Я прислоняюсь головой к спинке скамейки, деревянные плиты давят на мой череп, и протягиваю ей горящую бумагу.
Честно говоря, я не ожидал, что она возьмет её, но она удивляет меня — как она склонна делать — когда берет косяк из моих пальцев своими изящными ручками. Я откидываю голову в сторону, наблюдая, как она подносит его ко рту, обхватывает губами конец, ее щеки впадают, когда она всасывает.
Мой член напрягается.
Ее глаза становятся большими, шлейф дыма поднимается, когда она начинает кашлять и отплевываться, ее кулак поднимается, чтобы постучать по груди.
— Это… — она снова кашляет. — Это ужасно. Зачем Вы это делаете? Это пытка.
Ухмыляясь, я забираю гашиш, придвигаясь ближе к ней на скамейке.
— И что Вы знаете о пытках, Маленькая Лань?
Ее кашель затихает, глаза стекленеют от слез.
— Оно жжет, — хнычет она.
— Вам просто нужно научиться вдыхать, — я придвигаюсь еще ближе, мой живот напрягается, когда я подношу косяк к ее губам, гадая, позволит ли она мне или отшвырнет мою руку.
Оба варианта возбуждают меня, и я не могу решить, чего я жажду больше: ее подчинения или борьбы.
Ее пальцы обхватывают мое запястье, от этого прикосновения по руке пробегают искры, и я прижимаю край к ее рту.
— Всасывайте медленно.
Мой член твердеет до болезненно опухшего состояния и прижимается к ноге, пока ее губы обхватывают бумагу.
Я протягиваю руку, проводя двумя пальцами по ее пищеводу, потому что сейчас, когда мы вдвоем, я не могу не прикасаться к ней.
— Теперь глотайте, — произношу я.
Ее глаза вспыхивают, но мышцы подрагивают, когда дым спускается по горлу и проникает в легкие.
Наши взгляды встречаются.
— Выдыхайте.
Она слушается, и вокруг ее лица вьется облако, закрывая ее от моего взгляда. Мои внутренности расплавляются от ее послушания.