Принц со шрамом
Шрифт:
Под ним нацарапано: «Вместе мы правим, врозь — падаем»
— Я знаю, что большинство из вас презирают прозвище «гиена». И кто может вас винить? Мерзкие, говорят они. Отвратительные. Непристойные.
Лица в толпе мрачнеют, хмурятся, и тяжелая энергия проносится по комнате от их ощутимого гнева.
— Но власть находится только в руках тех, кому мы позволим ею владеть, — продолжаю я, сбрасывая рубашку и начиная расхаживать взад-вперед по возвышенной платформе. — Пришло
Я встречаюсь взглядом с женщиной, задающей идиотские вопросы, и от восхищения в ее глазах по моим венам прокатываются толчки удовольствия. Она вскакивает на ноги и опускается на колени, склоняясь передо мной. Как раз так, как мне нравится.
— Они называют нас дикими животными? — я перестаю вышагивать, ухмылка ползет по моему лицу. — Мы дадим им намного хуже.
Кружки шлепаются на столы, постоянное ликование растет, как приливная волна.
— А пока пируйте на провизии, которую я принес. Идите домой с полными животами и целуйте свои семьи на ночь, зная, что вы решили быть на правильной стороне истории.
Тарелки с едой выносят из задней части таверны и расставляют на столах, а люди стараются ухватить свою долю.
Я схожу с платформы, пробираясь через скамейки, пока не дохожу до заднего угла, где стоит Эдвард, его челюсть сжата, а глаза дикие; скорее всего, он все еще оправляется от психологических последствий наказания, которое он получил. Его новая женщина прислоняется к нему спереди, его руки обхватывают её талию.
— Ты хорошо сделала, Шейна, принеся еду из замка, — говорю я, когда подхожу к ним.
Она наклоняет голову.
— Спасибо, сир.
— Пол доставил тебе какие-нибудь проблемы?
— Нисколько, — она улыбается, ее глаза покидают мои и сканируют столы всех, кто нас окружает, несомненно, обращая внимание на худые тела людей, запихивающих в рот хлеб и бобы.
— Они едят так, как будто это их первая еда за много дней, — говорит она.
Я кладу руки в карманы, большой палец касается шершавого края спичечного коробка.
— Для большинства из них так и есть.
— Что Вы здесь делаете... — её глаза стекленеют, когда она встречает мой взгляд. — Вы очень отличаетесь от того, что они говорят.
Руки Эдварда напрягаются вокруг ее талии. Это незаметно, но я улавливаю движение, откладывая его на потом.
Я с ухмылкой смотрю на девушку, не в силах решить, слишком ли она наивна или глупа — или, может быть, она уже забыла, что я угрожал позволить городу насиловать ее, пока я буду убивать всех, кого она любит.
В любом случае, её слова задевают за живое. Оно сидит в самом центре моего нутра, его отголоски вибрируют в каждой частичке меня, пока эхо не вызывает у меня тошноту. Я наклоняюсь.
— Я соотвествую всему тому, что они говорят обо мне, но также во мне много того, чего они не знают.
Ее пальцы сжимаются там, где они обхватывают руки Эдварда.
— Если бы Сара знала, что Вы делаете, она бы помогла, —
— Не произноси ее имя при мне, — огрызаюсь я, моя грудь напрягается.
— Я просто...
— Шшш, — шагнув вперед, я прижимаю руку к ее рту, надавливая на ее губы, пока они не обхватывают мои пальцы. — Помнишь, что я тебе сказал? О том, что случится, если ты предашь меня?
Ее глаза закрываются, и она кивает.
— Хорошо, — улыбаюсь я, хотя тошнота прожигает мой желудок. — Не говори о ней больше в моем присутствии.
Я делаю шаг назад, поворачиваясь к толпе.
——————
— Так ты с ней познакомился? — спрашивает моя мать, её руки побегают по передней части ее темно-пурпурного платья, ее седые волосы уложены так туго, что оттягивают лицо.
Вдовствующая королева никогда не выглядит менее чем безупречно, в конце концов, несмотря на то, что она только что провела несколько часов в пути сюда из нашего загородного поместья.
— Да, — отвечаю я, выпустив изо рта облако дыма, которое клубится в воздухе вокруг того места, где я лежу на диване.
— И? — продолжает она, наклоняясь вперед в своем кресле.
— Что бы ты хотела, чтобы я сказал, мама? — я вздыхаю, провожу рукой по волосам и сажусь, чтобы встретить ее взгляд. — Что она — это всё, чем ты не являешься? Так и есть.
Она хмурится, а у меня внутри все клокочет от ликования, я счастлив, что зарождаю обиду еще до того, как они встретились. Не могу дождаться момента, чтобы увидеть, как моя Маленькая Лань справится с ней.
— Я бы хотела, чтобы ты перестал курить этот гашиш, — говорит моя мама. — Это отвратительная привычка. Тебе совсем не нужно лишний раз омрачать свою репутацию.
Смех проходит через мое горло, а раны, зарубцевавшиеся в детстве и все еще жаждущие материнской любви, пульсируют, словно новые.
— Мне трудно заботиться о твоих желаниях, мама, учитывая, что ты никогда не уделяла времени моим.
— Это несправедливо, — хмыкает она. В воздухе повисает напряженная пауза, и как раз когда я решаю, что она наконец заткнулась и даёт мне возможность помолчать, она снова начинает говорить. — Я знаю, что ты грустишь о своем отце. Мы все скорбим, и если кто и понимает, так это я. Но прошло уже два года, пора двигаться дальше, и...
Я встаю с дивана и двигаюсь к ней, моя челюсть сжимается так сильно, что трещат зубы.
— Не надо притворяться, что знаешь о моем горе.
Присев перед её креслом, я стряхиваю пепел с косяка и кладу руки ей на колени, глядя на нее внизу вверх.
— Где ты была в ночь его смерти?
Она поднимает подбородок.
— Это не твоя забота.
Желчь обжигает мне горло, мой гнев настолько ощутим, что я чувствую его вкус в воздухе.
— Ты, конечно, не разделяла с ним постель, ведь именно там его и нашли — с синим оттенком кожи и в полном одиночестве.