Принцесса Греза
Шрифт:
«Вольво» миновало разрушенный «до основанья, а затем» воссозданный вновь Михайловский монастырь, проскочило висевшую на его стенах памятную табличку с бронзовым бюстом…
Но связать несколько оборванных мыслей в единый узор Ковалева не успела.
— Если все так, — сказала Катя, оставив за спиной Европейскую площадь, — тебе тем более нужно идти к Могилевцеву и спросить его…
— Что? — обеспокоилась Маша.
— «Помнишь мой подарок? Где он?»
— А если Сара подарила Лилию Жоржу, а ему ничего не дарила? Если он спросит: «Какой подарок?», — запаниковала студентка, — что я буду делать?
— Вот глупая, — прочирикала Чуб, — тогда подойдешь, поцелуешь его и скажешь: «Вот какой!»
— А если я никогда его не целовала? Как он вспомнит об этом?
— Ну, ты наивная… — Даша закатила глаза. — Тогда тем скорей проканает. Какой нормальный мужчина будет заморачиваться на женскую логику, когда его впервые целует любимая женщина.
— А как мы его усыпим? — сдалась Маша.
— Не проблема, — не оборачиваясь, Катя подняла руку с выставленным безымянным пальцем, обвитым кольцом с рубиново-красной головкой мака.
Издавна мак символизировал сон, но был не только символом, но и источником сна, наркотического, тревожного, сладкого. И, надев на руку усыпанное рубинами алое кольцо в стиле Модерн, фотографически точно копирующее беззащитную нежность и алую угрозу красного мака, Дображанская разом активизировала все его свойства.
Катина машина второй раз за день подъехала к Шоколадному домику на Шелковичной. Прежде чем толкнуть дверь, Маша быстро прошептала заклятье, требуя именем Города показать им день и час хозяина дома, который им нужно узнать.
Трое вошли в просторный холл и остановились, даря себе миг для восторга… Особняк миллионера, готовый принять в свои объятия божественную звезду, пленял душу, поражал воображение. Все в нем сияло, все изумляло изыском и роскошью: мерцающий мрамор ступеней, чугунное кружево перил и нежнейший, похожий на морозное стекло витраж в окне, украшенный женской головкой со знакомым, слегка хищноватым профилем Сары.
На перворожденном потолке — целом, ослепительно белом, лепном — парили два лебедя — символ вечной любви. И Маша окончательно поняла, почему Шоколадному домику так нравилось быть ЗАГСом — он был построен как Дом Любви, он ждал ее, как и его хозяин… Но дождался лишь спустя сорок лет, став в 1960 году Дворцом Бракосочетания, радостно встречая сотни счастливых, влюбленных пар… Хозяин же, Семен Семенович Могилевцев, не дождался совсем… Никогда.
Мысль Маши оборвалась и смялась. Огромное венецианское зеркало на втором этаже отразило облик Великой актрисы.
«Сара?! — вспыхнуло в голове. — Вот что Дом скрыл от меня… Она все же была здесь!»
И лишь во второй миг Ковалева изумленно узнала в отражении себя — и даже не узнала, догадалась, увидев за своей спиной Катерину, высокую, черноволосую, с суровым лицом телохранителя и крестообразно сложенными на груди руками, насыщенными властными кольцами. И впервые Катя показалась ей не такой уж красивой…
Не в силах оторваться, Маша глядела в столетнее стекло на сияющую Принцессу Грезу и не могла ни признать, ни понять… Дом ли — лепной, резной, раззолоченный — стал ее идеальной оправой, заставив мерцать и сверкать, как драгоценный камень. Или дело было в самих драгоценностях: прекрасных, колдовских украшениях, делавших женщину такой же бесценной, прекрасной, волшебной, чарующей? И быть может, сейчас она просто не замечала себя, потому что смотрела на камни и принимала их блеск за свое сияние? Или дело было в вызванных Катей маковых грезах?
Или она действительно была такою всегда? И будет всегда на панно Михаила Врубеля, любившего — да, да, любившего ее!..
— Маша, нам нужно идти. — Дображанская мягко коснулась ее плеча.
С трудом оторвав взгляд от изумрудной Грезы, Маша шагнула в Мавританский зал. Синие стены были расписаны золотыми звездами. Многоцветные резные панели из гипса сияли охрой, корицей и золотом, Маше вдруг показалось, что они даже пахнут восточными специями. Объемный лепной потолок украшал орнамент из ажурных крестов и розовых звезд Давида. У стен стояла мягкая мебель под стать: диваны и кресла, обитые восточным шелком, повторяющим причудливые узоры на стенах.
Слева мелькнул парадный зал, сверкнула золотом массивная люстра с игривыми, сеющими любовь купидонами. Замыкающая процессию Даша с метлой в руке и рыжей кошкой на правом плече крутила головой, рассматривая картины, хрусталь и фарфор, лепнину и чудесный паркет из красного дерева, тяжелые портьеры и подозрительно пустые залы. В доме наверняка были слуги. Но вряд ли кто-то из них мог сдвинуться с места, воспротивившись власти руки Катерины Дображанской.
Он тоже не мог. Полузакрыв глаза, седобородый старик сидел в кресле с высокой готической спинкой. Зал в византийском стиле с деревянными панелями и тревожно-бардовыми стенами показался Маше мрачным и темным. На буфете в извивающейся золоченой подставке стоял календарь, и гостья увидела дату: 10 августа 1917 года. Только недавно она поминала ее: «Семен Могилевцев умер один в своем огромном доме, в августе 1917…».
— Вы уже здесь? — старик открыл глаза. — Только вы вошли в дом, я сразу услышал ваш запах…
Маша недоуменно моргнула. Стоящая в дверях Даша Чуб быстро понюхала свои белые волосы и прошептала одними губами:
— Это от меня… все еще пахнет духами Сары.
Но Машу удивило не это, а то, что ее появление не вызвало у старика никакого удивления — наоборот, лицо его враз стало умиротворенно-счастливым, будто то, чего он ждал всю свою жизнь, наконец-то свершилось. И Маша вмиг перестала сожалеть о Катиной афере… Не могло быть дурного в том, чтоб подарить умирающему на прощанье счастливый сон.
— Вы все же пришли… моя принцесса, — тихо сказал Могилевцев. — Ведь имя Сара означает принцесса.
— Вы вспоминали меня? — Маша опустилась на маленький пуфик у его ног.
Лепной потолок над ними был расписан желтым узором. Мастерская резьба на дверцах готического буфета из темного дерева изображала библейскую сцену избиения младенцев.
— Чтоб вспомнить, нужно забыть. — Могилевцев улыбнулся, он говорил по-русски — Греза не нуждалась в переводчике. — Я не забывал вас никогда… Значит, я умру сегодня?