Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
— Очень хорошо, — вздохнул Клод. — Это к лучшему, я и сам хотел посоветовать вам это. Но тем не менее, если вдруг произойдет что-то… неважно что… и вы подумаете, что я мог бы быть полезен девочке, на Ситэ, приблизительно в середине улицы Каландр, за новым рынком, есть дом, низенький такой, в стороне от других, окна и двери там всегда закрыты. Днем ли, ночью, если вы окажетесь в Париже и если вам понадобится помощь, постучитесь в дверь этого дома… И последнее: когда вы уезжаете?
— Завтра на рассвете.
— Через какие ворота?
— Я поеду по улице Сен-Дени, мне нужно заглянуть на постоялый двор «У
— Так! Значит, вы поедете через ворота Нотр-Дам де Шам…
С этими словами Клод подошел было к комнате, где находилась Виолетта. Но внезапно он остановился, покачал головой, обернулся к Карлу, и долго смотрел на него.
— Монсеньор, — сказал он наконец низким и хриплым голосом, — это дитя вас обожает, я в этом уверен, но, видит Бог, сколько же ей пришлось вынести!
— Страдания, несчастья — все это для нее закончилось! — заверил его юный герцог. — Всю свою жизнь я посвящу тому, чтобы дать ей счастье! Клянусь вам в этом!
Лицо палача засияло от невыразимой радости, и он низко поклонился герцогу Ангулемскому. Карл протянул ему обе руки. Но Клод вновь притворился, что не заметил этого жеста, и стремительно вышел. Через несколько секунд он был уже на улице.
Он внимательно огляделся по сторонам — все дышало тишиной и покоем. Слава Богу, юного принца и Виолетту на их пути с Гревской площади никто не преследовал.
— Спасена! — прошептал палач. — Теперь я и впрямь могу сказать, что она спасена!
И он бросил на дом Мари Туше прощальный взгляд, полный боли и сияющий от сознания той огромной жертвы, которая была им принесена. Сделав несколько шагов, он разрыдался. Он двинулся вдоль набережной в сторону Гревской площади. Скоро он смешался с толпой, которая шумно обсуждала недавние события.
В тот момент, когда палач выходил из дома Мари Туше, из-за ближайшего угла появился человек, который незаметно последовал за ним. Он был одним из тех, кому Фауста отдала приказ у помоста. Выслушав принцессу, он вскочил в седло и помчался на улицу Барре. Там он привязал своего коня к железному кольцу, собратья которого увенчивали многочисленные тумбы, служившие всадникам в тяжелых доспехах для того, чтобы садиться в седло. Затем, выбрав наблюдательный пункт, он принялся ждать. Когда Клод вышел, этот шпион направился за ним.
«Конечно, — думал Клод, — так и должно было случиться. Я знал это, я чувствовал. Неужели я мог надеяться, что Виолетта будет рядом со мной, что она станет по-прежнему называть меня отцом. Я чужой ей, чужой всему миру, я не смею дышать тем воздухом, каким дышит она. Я палач, я — отверженный!..»
Человек, который следил за ним издалека, видел, как он спустился с набережной к реке и долго неподвижно стоял, глядя на бегущую воду.
«И никому нет дела до меня, — думал несчастный, пытаясь все же не поддаваться отчаянию, — никому нет дела до того, что я уже не занимаюсь этим ужасным ремеслом. Я по-прежнему вызываю страх и омерзение. Виолетта простила мне мое прошлое, она добрый милый ангел с золотым сердцем… но она любит не меня, она любит этого юношу. Я хорошо его рассмотрел. Неважно, кто он такой, но у него благородное сердце, и любовь сияет в его глазах. Он так нежен с ней… И все же это так необычно
Шпион видел, как он резко взмахнул рукой, поднялся на набережную и продолжил свой путь.
«Но, — со скорбью думал Клод, — будь он даже обычный грузчик на Сене, будь он бродяга, а не герцог, будь он сын кабатчика, а не сын короля, что бы от этого изменилось? Кто согласился бы жить вместе с палачом? Где тот влюбленный, какой бы сильной ни была его страсть, который бы не крикнул Виолетте: „Так тебя воспитал палач? Палач носил тебя на руках, и палача ты называешь своим отцом?!. Ты запачкана в крови, дочь палача!“ — и он оставит ее навсегда!»
Мэтр Клод добрался до Гревской площади и принялся пробираться сквозь возбужденные группки людей к дому, где оставил Фарнезе.
«Палач исчезнет… Моя смерть изменит все! Этот юноша не будет больше бояться меня, если узнает, что я погиб. У него останется только жалость ко мне. Да, да… Если он узнает, что я мертв, то сможет любить без страха! Несколько слов, которые я напишу им в Орлеан, откроют им правду, и тогда Виолетта сможет все рассказать ему, если захочет! Моя возлюбленная дочь, если бы ты знала, с каким наслаждением я умру для тебя!»
Он был действительно счастлив, его некрасивое лицо светилось гордостью от сознания того, какую жертву он собирался принести, от него веяло нежностью и величественным покоем… Он постучал в дверь, сказав себе:
«Как же удивится кардинал, когда я объяснюсь с ним. Я разорву наше соглашение, я прощу его, потому что его дочь… наша Виолетта… ждет своего отца. Ему нужно только пойти на улицу Барре. Ну что ж, в добрый час! Вот отец, которого моя девочка может не стыдиться!»
В его последних словах не было иронии, как можно было бы ожидать. Палач находился сейчас в таком состоянии духа, что самоотверженность и самоуничижение казались ему совершенно естественными. А ведь когда-то, у подножия виселицы, к которой влекли Леонору де Монтегю, Фарнезе побоялся забрать у него, палача, свое дитя!
Фарнезе был только трусом, а он, Клод, убийцей!
…Дверь открыл лакей в черном, который сразу же узнал его и улыбнулся.
— Я хочу видеть монсеньора, — сказал Клод.
— Поднимайтесь, — ответил лакей.
Клод перешагнул через порог и стал быстро подниматься по широкой лестнице. В этот момент шпион, который следовал за ним по пятам, тоже вошел в дом и, ничего не сказав лакею, заглянул в чулан: там его ждал небольшой отряд, подобный тому, который совсем недавно захватил кардинала. По знаку шпиона семь или восемь человек крадучись направились за палачом
Клод подошел к двери того огромного зала, где он был недавно вместе с Фарнезе, и в ту же секунду почувствовал, как кто-то резко схватил его за руку. Он еле успел рассмотреть людей, которые окружили его, и внезапно очутился в полной темноте. Мешок из толстого сукна был наброшен ему на голову.
Клод был одарен небывалой силой. Он не издал ни одного крика, не произнес ни единого слова, он попросту мощным движением — как дикий кабан, который стряхивает собак, — освободился от повисших на нем людей. Одновременно он наудачу выбросил вперед руки, и две его пятерни, словно ужасные клешни, обхватили два горла. Двойной короткий хрип, хруст шейных позвонков — и два мертвых тела рухнули на пол.