Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
Он украдкой посмотрел на Югетту. Она больше не плакала, но ее сложенные руки указывали на то, что из ее души по-прежнему рвалась страстная молитва:
«Не умирай, о ты, кого я любила так долго, не осмеливаясь признаться в этом, ты, кого я любила без всякой надежды… А если ты умрешь, то позволь мне умереть рядом с тобой!»
«Батюшка, — подумал Пардальян, и лицо его зарделось от гордости и волнения, — батюшка, вы учили меня, как нужно сражаться и умирать… Но сейчас вы увидите, как нужно сдаваться!»
Он выхватил шпагу и переломил ее о колено.
— Что вы делаете? — пролепетала Югетта.
Он взял кинжал и, расхохотавшись, далеко закинул его.
— Пардальян!
— Вы же видите, дорогая, я следую вашему доброму совету. Я собираюсь дать арестовать себя. Из-за нескольких месяцев тюрьмы игра не стоит свеч! Я хочу жить, Югетта! Я хочу жить, потому что вы убедили меня, что жизнь моя еще может быть прекрасной и светлой! Ждите же спокойно и уверенно. Обещаю, что в Бастилии я не задержусь!
— Пардальян! Пардальян! — задыхаясь, прошептала Югетта, растревоженная этими словами и тем, что, как ей казалось, она в них угадала.
Но Пардальян больше не слушал свою милую хозяюшку, он разрушил баррикаду, которую соорудил перед входом, и открыл дверь как раз в тот момент, когда вся улица разразилась воплем:
— Гиз! Гиз! Да здравствует великий Генрих! Да здравствует! Да здравствует Святой Генрих!
И действительно, у гостиницы появился Гиз, который прибыл сюда в сопровождении великолепного эскорта.
— Монсеньор, — сказал Менвиль, — все готово. Можно атаковать?
Но тут дверь распахнулась, и на крыльце появился Пардальян.
— Пардальян! — прошептала Югетта, едва держась на ногах от радости и страха.
Он обернулся к ней, вежливо приподнял шляпу и, улыбаясь, произнес:
— До свидания, хозяюшка! До скорого свидания!
Затем, водрузив шляпу на голову, бледный от гнева, он повернулся лицом к улице и спустился по ступеням. Стража, стрелки, воины с аркебузами, всадники, зеваки в окнах — все только что вопившие люди внезапно смолкли… В жуткой тишине, в каком-то оцепенении толпа наблюдала, как растерзанный, окровавленный Пардальян сходит с крыльца и идет к герцогу де Гизу.
Он приближался, и перед ним расступались. Один, без оружия, он казался великолепным. Он остановился перед герцогом, и в царившей вокруг тишине послышался его твердый, немного ироничный, с оттенком непонятной жалости голос:
— Монсеньор, я сдаюсь!
Пардальян произнес эти слова таким тоном, как будто говорил: «Вы арестованы!»
На какое-то мгновение Гиз замер от изумления. Не от того, что сделал шевалье, а от того, как. Пардальян, подняв голову, смотрел прямо ему в лицо. Гиз беспокойно оглянулся. Безмолвие становилось гнетущим. Тогда Пардальян сказал:
— Не бойтесь, монсеньор, засады нет.
Все это казалось таким подозрительным — и особенно слова «не бойтесь!», обращенные человеком раненым и безоружным к всемогущему военачальнику, окруженному пятью сотнями дворян и солдат, — что Гиз изменился в лице, словно Пардальян вновь оскорбил его. Он взмахнул рукой.
Пардальяна немедленно окружили люди с протазанами в руках. И только когда окровавленный шевалье оказался в тесном кольце стражников, Гиз заговорил:
— Вы сдаетесь, сударь? А мне рассказывали, будто вы непобедимы, неукротимы и подобны сокрушителю скал — рыцарю Роланду! Вы сдаетесь! Честное слово, господа, я нахожу вас несколько смешными с вашими луками и аркебузами: чтобы схватить этого человека, достаточно было послать одного-единственного жандарма.
Пардальян скрестил руки. Гиз пожал плечами.
— Что ж, — сказал он, — я приехал, чтобы посмотреть вот на этого кичливого смельчака… Стража, отведите его в Бастилию… Я очень огорчен: ведь меня побеспокоили лишь для того, чтобы лицезреть труса.
Пардальян улыбнулся зловещей улыбкой. Он протянул руку и указал на герцога. Голос его казался всего лишь спокойным тем, кто не знал Пардальяна. Друзья же шевалье непременно отметили бы в нем кое-какие новые нотки… Пардальян произнес:
— Я думал, что сдаюсь палачу, но ошибся. Я сдаюсь всего лишь Генриху Униженному! Хватайте меня, пока сила на вашей стороне! Убейте, если вам зачем-то надо убить меня! И если вы верите в Бога, Которому за эти шестнадцать лет вы даровали двадцать тысяч невинных жизней, если вы верите в Бога, именем Которого прикрываетесь, чтобы украсть трон, то хорошенько помолитесь Ему! Ибо я клянусь вам именем своего отца, что, если вы не убьете меня, я убью вас! Я считаю слова, брошенные вами, вызовом на поединок и когда-нибудь вобью их вам в глотку рукояткой своего кинжала! Стража, за мной!
И Пардальян двинулся вперед в окружении воинов с аркебузами. Создалось впечатление, что это он ведет их, — так поспешно они выполнили его приказание. Он шел не как арестованный, которого конвоируют, а как король, которого сопровождают.
— В Бастилию! — проревел Меченый, злобно осматриваясь вокруг, словно выискивая, на кого бы излить бешенство и ненависть. — В Бастилию! И пусть палач готовит орудия пыток!..
Югетта, стоя на коленях в общем зале трактира, шептала:
— Теперь мне нужно спасти его!..
Глава 44
СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ
Гиз направился к своему дворцу. Его преследовали бешеные вопли толпы. Он понимал, что в исступленной любви парижан есть и значительная доля ненависти. Вспомнив слова Пардальяна, Гиз вздрогнул и задумчиво поднял свое суровое лицо к небу, словно спрашивая, настал ли час для новой бойни, новых жертв.
— Да здравствует Святой Генрих! Да здравствует опора Церкви!
— Месса! Месса! Да здравствует король мессы!
— Смерть Ироду! Смерть Наварре! Смерть безбожникам! Да здравствует Лотарингия!
— Так желает Господь! Так желает Господь!
И в эту же секунду Генриха де Гиза сняли с седла и подняли на плечи. Вдали раздались выстрелы аркебуз. Стреляли по домам, казавшимся подозрительными. Люди смотрели друг на друга безумными глазами, полными ненависти, и плохо приходилось тому, кто не носил на шее четок. В мгновение ока такого безумца — неважно, католика ли, нет ли — сбивали с ног и вспарывали ему живот.
Около тридцати убитых осталось на пути Гиза. Герцог находился в своей стихии. Возлежа на плечах толпы, светясь от счастья, он дарил улыбки женщинам и, приподнимая шляпу, кричал: