Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
Виолетта растерянно оглянулась, и в эту же минуту Моревер схватил ее за руку со словами:
— Спасибо, любовь моя, спасибо, моя прекрасная невеста, что пришли вовремя. Все готово для нашей свадьбы, а вот и священник, который соединит нас.
— Соединит нас! — пролепетала Виолетта. — Вы! Кто вы? Боже! Господа, господа! Сжальтесь! Скажите, что вы сделали с моим суженым?
— Виолетта! — горячо воскликнул Моревер. — Какое странное безумие овладело вами! Посмотрите на меня! Вы меня не узнаете? Я ваш жених! Я тот, кого ты любишь и кто любит тебя!
— Какой ужас! Я сошла с ума! Сошла с ума, как цыганка в красной маске! Карл! Любимый мой! Они убили его, поэтому он не отвечает! Карл! Карл! Умрем вместе!
Она взмахнула рукой, чтобы пронзить себя кинжалом, который взяла из рук своего жениха, но заметила, что оружие у нее вырвали. Ее рука легла на лоб, мысли, замутненные вихрем безумия, превратились в неясные образы, и она упала на колени. Моревер встал на колени рядом с ней.
Тогда священник повернулся к ним, произнося слова обряда, и простер руку для благословения.
Виолетта, вскинув голову, вдруг поняла, что уже видела этого человека. Священник был совсем молодой, черные глаза его горели зловещим огнем… Лицо его казалось ей знакомым.
Где же она могла видеть это лицо, при взгляде на которое сердце ее сжималось от страха? Какое ужасное видение, какой безжалостный призрак! Священник шептал слова обряда… А этот голос! Этот голос! Она его уже слышала! Но когда? В каком жутком сне?
Внезапно пришло молниеносное озарение, и она увидела мысленным взором ужасную сцену, происшедшую тогда, когда она вновь обрела мэтра Клода; девушка вспомнила тот вечер, когда Бельгодер потащил ее в таинственный дом на Ситэ. Там ей надели на голову черный мешок, ей стало дурно, а придя в себя, она увидела склонившееся над ней лицо того, кого в детстве называла отцом! Клод взял ее на руки, чтобы унести прочь из этого страшного места, но вошли вооруженные аркебузами люди… С ними была женщина, на которой угасающий взгляд Виолетты остановился тогда лишь на мгновение, однако черты незнакомки, словно изваянные из мрамора, запечатлелись в памяти.
Священником была она! Та женщина! Сама Фауста совершала бракосочетание Моревера и Виолетты!
Невыразимый ужас овладел девушкой. Она хотела встать, но вновь тяжело упала на колени. Она хотела вырвать руку у Моревера, но почувствовала, что не в силах даже пошевелить ею. Она хотела закричать, чтобы выразить отчаяние, переполнявшее ее, но из груди ее вырвался лишь слабый стон, жалобный, словно стон умирающей.
В эту минуту она потеряла сознание, а священник воздел руку и торжественно произнес:
— Именем Господа… объявляю вас мужем и женой!
Глава 42
КАК ВЕЛИКАН КРОАСС И СОБАКА ПИПО ЗАВЯЗАЛИ ЗНАКОМСТВО
Мы помним, что шевалье Пардальян, привлеченный ужасным шумом, доносившимся из его комнаты, вошел туда как раз вовремя, чтобы застать Кроасса в момент битвы с часами. Сначала Пардальян замер от изумления, но потом, несмотря на раны и нависшую опасность, громко расхохотался. На улице тем временем вопли толпы усиливались с каждой минутой. Кроасс взглянул на вторгшегося незнакомца, узнал в нем шевалье и произнес:
— Готово! Уф! Ну и драка!
Поскольку Пардальян продолжал хохотать, Кроасс тоже рассмеялся, да так, что задрожали стекла.
— Какого черта ты тут делаешь? — спросил наконец шевалье.
— То есть как это что я здесь делаю! Мы с вами отбивались, как мне кажется! И так бешено, что вы весь в крови, а от одежды остались одни клочья. Ах, монсеньор, признайтесь, если бы меня здесь не было, вы бы бесславно погибли!
«Может, он помешался от страха?» — подумал Пардальян.
Нет, Кроасс не был помешанным. Во всяком случае, сейчас не был. Он обладал, без сомнения, богатейшим воображением, от возбуждения и страха оно разыгралось — вот и померещились вместо предметов обстановки враги, набросившиеся на него со всех сторон. В присутствии Пардальяна Кроасс, однако, успокоился — и его необычное временное помешательство прошло. Правда, Кроасс был абсолютно уверен, что сражался в этой таверне с многочисленными недругами — точно так же, как и в часовне Сен-Рок, и на холмах Монмартра.
И Кроасс не лгал.
Он не был одним из тех лжецов, которые с течением времени начинают верить в правдивость своих выдумок. Бой реально существовал в том смысле, что его буйное воображение превращало кусты, скамьи и кровати в живые существа.
Но что замечательно, Кроасс никогда не кичился своими героическими поступками, даже бывал ими искренне удручен.
— С тех пор как я стал смелым, — а в том, что это произойдет, я никогда не сомневался, — со мной случаются самые странные приключения. Рано или поздно так и голову можно сложить! — проговорил он и мрачно добавил:
— Все было так спокойно, пока я полагал себя трусом!
— А сейчас? — поинтересовался шевалье.
— Теперь я в ужасе, я сам себя боюсь. У меня на совести бесчисленное множество убийств! Это у меня-то, который и мухи не обидит!
— Ба! А между тем совсем недавно ты, кажется, хотел убить меня вместе со своим другом Пикуиком?
— Да, монсеньор, я я до сих пор терзаюсь угрызениями совести. Но вы же видели, что с того самого вечера, стоит вам только взглянуть на меня, я тут же падаю на колени… Боже! Что это там?
В этот момент с улицы внезапно послышались громкие крики. Пардальян подошел к окну, дабы выяснить причину, и увидел, что к гостинице подошли два отряда лучников. Народ приветствовал их. Доносились также приветствия, обращенные к герцогу де Гизу. Вопли «Да здравствует Святой Генрих! Да здравствует великий Генрих! Да здравствует опора Церкви!» чередовались с призывами «Смерть Ироду! Смерть Навуходоносору! Смерть безбожникам!» Затем приветствия и проклятия слились в единый вопль:
— На мессу!
— Интересно знать, почему эти люди так жаждут мессы? — прошептал Пардальян, закрывая окно. — Что ж! Скатертью дорожка!
Он вышел из комнаты в сопровождении Кроасса, который предпочел бы скорее умереть, чем остаться в одиночестве на поле битвы. Вопли, раздававшиеся с улицы, возымели свое действие. Когда Пардальян и Кроасс вошли в общий зал, теперь совершенно безлюдный, великана уже бил озноб.
— А кстати, — спросил Пардальян, — ты случайно не голоден?
Абсолютное спокойствие шевалье и этот мирный вопрос пробудили в Кроассе отвагу, и он ответил: