Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
— Добро пожаловать, незнакомец, назвавший имена тех людей, кто сейчас полностью занимает мои мысли…
Глава 40
ЗАМУЖЕСТВО ВИОЛЕТТЫ
(продолжение)
После ухода Клода герцог Ангулемский какое-то время пребывал в задумчивости, перед ним неотступно маячило суровое лицо этого человека, который внушал ему самые разные противоречивые чувства: жалость, симпатию, страх и, прежде всего, ужасное любопытство, возбужденное той тайной, которую мэтр Клод унес с собой. Без сомнения, это очень страшная тайна, и Виолетта ее знает. Однако Карл поклялся никогда не расспрашивать девушку.
Вскоре мысли юноши приняли другое направление. Любовь во всей ее чистоте, благородстве и восторженности, та любовь, которую всякий мужчина испытывает однажды на заре своего двадцатилетия и которая придает его жизни аромат поэзии, — именно такая любовь трепетала сейчас в его сердце, заставляя его учащенно биться.
Всего лишь несколько месяцев отделяло его от того благословенного дня, когда Виолетта явилась ему… и когда от первого же ее лучистого взгляда в его сердце родилась любовь.
Однажды — это было в Орлеане, когда он проходил мимо главного собора с несколькими молодыми сеньорами, собираясь поохотиться на уток на островках Луары, — он увидел скопление простого люда и буржуа вокруг фургона бродячих акробатов: редкое удовольствие в мирном и скучном городке.
Мужчины с восхищением наблюдали за двумя детинами чрезвычайной худобы, один из которых пожирал булыжники и запихивал себе в глотку гигантский стальной меч, а. другой с гримасами удовлетворения, заставлявшими зевак сотрясаться от смеха, поглощал горящую паклю.
Что же касается женщин, то они, широко раскрыв от удивления глаза, полные ужаса и любопытства, взирали на цыганку в красной маске, чьи волосы роскошными волнами ниспадали на пестрый плащ. Эта цыганка по руке предсказывала будущее.
Но молодой герцог Ангулемский не смотрел ни на таинственную цыганку в красной маске, ни на двух тощих исполинов, ни на хозяина этих фигляров. Он не мог оторвать взгляда от бедно одетой девушки — такой красивой, такой нежной на вид, с таким мягким голосом, что ему казалось, будто это одна из святых спустилась с витражей собора, чтобы одарить его улыбкой. Она сидела на передке этого убогого фургона и, аккомпанируя себе на итальянской гитаре, пела грустным и чистым голосом, берущим за душу.
Было ли это случайностью? Магнетическим притяжением? Глаза очаровательной певицы, в робкой и одновременно гордой позе которой было неизъяснимое изящество, встретились с глазами молодого вельможи. С этого-то взгляда и началась любовь Виолетты и Карла.
Когда спутники герцога Ангулемского осторожно похлопали его по плечу, он, казалось, очнулся от долгого и прекрасного сна. Он был словно в экстазе. Но между тем пленительное видение исчезло, серебряный голосок смолк, маленькая певица скрылась в фургоне.
Труппа артистов оставалась в Орлеане до тех пор, пока священник не пожаловался капитану городской стражи, а тот без дальнейших церемоний дал бродячим акробатам всего лишь два часа на сборы.
Все эти дни Карл любовался очаровательной певицей с фиалковыми глазами. Двадцать раз он хотел подойти к ней, заговорить… Но что сказать ей? Он колебался, он не мог осмелиться…
Виолетта уехала, и храбрость вернулась к нему. Он горько упрекал себя за робость, не зная, что нет такого по-настоящему влюбленного, которого бы не страшила мысль впервые заговорить со своей избранницей…
Карл вскочил на лошадь и весь день провел в седле; он обыскал окрестности Орлеана, обшарил лес Маршенуар, добрался до самого Вандома и вернулся домой изнуренный, отчаявшийся, грустный и вздыхающий. Время шло. Но это общепризнанное лекарство для душевных ран оказалось для него чем-то вроде масла, пролитого в огонь. В уединении и покое эта любовь только росла и крепла. Образ Виолетты теперь не покидал мыслей Карла.
Таковы были воспоминания, воскресшие в памяти юного принца в тот день, когда он воссоединился, наконец, со своей любимой. Воспоминания эти промелькнули перед ним очень быстро. Ужас отвратительных сцен на Гревской площади, страх перед тем, что сулит им будущее, смутная тревога, вызванная странными словами Клода, — все это исчезло, в нем теперь жила только радость, удивительная, восхитительная радость, и он то и дело повторял себе:
— Она там, за этой дверью… она и впрямь там!
Он вошел. При виде его Виолетта встала, сделала к нему два быстрых шага и, протянув вперед руки, прошептала:
— Вот и вы, мой дорогой господин… я ждала вас…
Она была немного бледна. И в ее больших глазах, устремленных на него, можно было прочесть любовь и радость, поскольку Виолетта еще не знала, что любить — это тяжелое бремя. Это был полевой цветок, сказали бы мы. И естественно, что он тянулся к любви, потому что любовь являлась для него солнцем.
Карл, восхищенный, взял руку Виолетты и поднес ее к губам движением скорее вежливым, чем страстным, и позволившим ему скрыть свою растерянность. Он дрожал, сердце его учащенно билось, и он не знал, как поступить, Тогда, под влиянием внезапного вдохновения, он подвел ее к большому портрету, с которого на них с улыбкой взирала женщина с отпечатком нежной грусти на лице, и просто сказал:
— Моя мать…
Виолетта живо подняла глаза к портрету и, прижав руки к груди, произнесла:
— Как она красива, мой дорогой господин! Как она, должно быть, добра! И как она должна была любить того, кого любила!
Инстинкт подсказывал Виолетте эти верные и точные слова, рисующие характер Мари Туше: красота, доброта, любовь…
— Тот, кого она любила… — повторил Карл, восхищенный деликатностью девушки.
Он подвел Виолетту к другому портрету и сказал:
— Мой отец, король Карл IX, такой, каким он был за два года до смерти…
Виолетта очень внимательно посмотрела на портрет, а затем прошептала:
— Бедный маленький король!
Карл Ангулемский вздрогнул. Невозможно было бы найти более подходящего слова, чтобы передать то ощущение, которое водило кистью художника, писавшего этого тщедушного бледного монарха с помутившимся взором, в котором уже брезжил мертвенный рассвет безумия.
— Вам жаль его? — мягко спросил герцог.
— Да, он, должно быть, много страдал…
Карл повернулся, подошел к старинному деревянному сундуку, украшенному прекрасной резьбой, открыл его и достал оттуда изящную бутылочку с рубиновым вином и футляр, где хранился кубок чеканного золота. Он выложил два эти предмета на стол.