Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
— Сударь, — произнесла она, — позвольте мне один вопрос. Мне показалось, что трое ваших друзей сильно обеспокоены неким обстоятельством, и меня, как женщину которая любила и страдала, это тоже живо интересует: девушка, которую они называли Виолеттой, все еще здесь, в особняке?
— Она здесь, — ответил ничего не подозревающий Карл — такую искреннюю симпатию внушал ему голос незнакомки.
— Хвала Создателю! — воскликнула она с чувством. — Господин Пардальян будет просто счастлив, поскольку мне показалось, что именно он беспокоился больше всех… Без сомнения, он любит эту девушку? Извините… но этот достойный дворянин выглядел таким потрясенным…
— Разумеется, Пардальян любит Виолетту, — улыбнулся Карл, — хотя узнал ее совсем недавно. Но взволнован он был лишь потому, что связан со мной крепкими узами дружбы. Ведь Виолетта, сударыня, — это моя невеста, а я имею счастье быть другом шевалье де Пардальяна.
Услышав эти слова, Фауста, демонстрируя симпатию, кивнула головой, но ей пришлось сделать над собой гигантское усилие, чтобы не выдать себя ни словом, ни криком, ни жестом; к счастью, бархатная маска скрыла страшную бледность ее лица.
То, что она узнала, ошеломило ее. Это было внезапное, резкое, жестокое потрясение всех ее мыслей и чувств. Виолетта не возлюбленная Пардальяна! Виолетта — невеста Карла Ангулемского! Она не смогла сдержать вздоха, который, несомненно, был выражением безумной и всепоглощающей радости. Понимала ли она себя? Читала ли в своей душе так же легко, как и в чужих?
Чтобы сказать что-нибудь, выиграть время и попытаться разобраться в самой себе, она продолжала:
— Теперь меня не удивляет интерес, который, казалось, испытывает господин Пардальян к этой девушке… значит, она ваша невеста… Этот дворянин, видимо, питает к вам глубокую привязанность?
— Да, — ответил растроганный Карл. — Пардальян — мой друг, Пардальян — мой ангел-хранитель. Я обязан ему своим спасением и своей жизнью… я обязан ему самыми светлыми минутами… И если я нашел ту, кого люблю, если она не погибла, этим я тоже обязан ему…
— О Боже! — воскликнула Фауста. — Этому несчастному ребенку угрожала смертельная опасность?
Вопрос был настолько естественным, голос настолько располагающим, а необходимость в откровенности у влюбленных всегда столь велика, что Карл принялся рассказывать о событиях на Гревской площади, подчеркивая, разумеется, героизм Пардальяна.
Фауста, внимательно слушая, составляла план действий, меняла принятые ранее решения и думала о судьбе Виолетты.
Убить ее? Но зачем это теперь? Удалить ее навсегда от герцога де Гиза — вполне достаточно. Таким образом, ситуация прояснялась.
Необходимо схватить Карла Ангулемского, врага Гиза, возможное и даже неизбежное препятствие при его восхождении на трон. Необходимо также убрать Виолетту — еще одно препятствие.
Пардальян арестован или скоро будет арестован. Фарнезе и Клод — ее пленники, и сегодня вечером тайный суд вынесет им смертный приговор. Значит, осталось лишь схватить герцога Ангулемского и удалить Виолетту. На этой задаче и сконцентрировалась теперь вся сила ума и воли Фаусты.
Когда Карл, взволнованный, переполняемый любовью к своей невесте и благодарностью и признательностью к шевалье Пардальяну, закончил рассказ, она произнесла:
— Теперь мне все понятно. Эти достойные люди так спешили, что дали мне лишь отрывочные сведения. И я не очень поняла, что за таинственное свидание они вам назначили.
— Свидание? — удивился Карл.
— Вижу, что должна рассказать вам все по порядку. Как я уже говорила, монсеньор, преследуемая, затравленная, я тайно проникла в Париж благодаря этому маскараду. Откровенность за доверие: позвольте сказать вам, что не только любовь заставляет меня мстить тому, кого называют королем Парижа и опорой церкви… Короче говоря, я исповедую религию, которую они называют гугенотством…
Карл поклонился. Он был достаточно свободен в суждениях, чтобы не испугаться этого слова. Но нужно хорошо представлять себе, что значило подобное признание в ту эпоху. Это все равно, что в наше время признаться, что убил своих отца и мать!
— В таком случае, сударыня, я настойчиво советую вам хорошенько спрятаться. В Париже ваших единоверцев убивают, вешают, сжигают… будьте очень осторожны.
— Я знаю это, — с горечью произнесла Фауста тоном восхитительно естественным и взволнованным. — Я знаю, что моих собратьев по религии, тех, кто сплотился вокруг нашего Генриха Наваррского, нещадно и жестоко убивают. Поэтому я больше не сделаю признаний подобных тому, которое только что вырвалось у меня.
— Здесь, сударыня, вам нечего опасаться…
— А между тем, монсеньор, ваш знаменитый отец был свирепым палачом гугенотов… О! Я знала, что вы не столь ярый католик и что эту тайну можно доверить вашему великодушному сердцу.
Эти слова только увеличили доверие молодого герцога и рассеяли бы подозрения, если бы таковые имелись. Но их не было. Он только ждал, что его посетительница объяснится, и его нетерпение умерялось лишь изысканной вежливостью, идущей не от воспитания, но от сердца. Фауста между тем продолжала:
— Гугенотство, как они говорят, пришло в Париж, чтобы исполнить трудную миссию. Я переоделась, я даже не стала останавливаться в доме одного нашего… ах! Позвольте сохранить эту тайну, которая принадлежит не мне.
Карл рассеянно кивнул.
— Я остановилась на обычном постоялом дворе на улице Сен-Дени… он называется «У ворожеи».
У Карла забилось сердце.
— Я спокойно провела ночь. Утро тоже прошло без всяких событий. Я уже собиралась уходить, когда на улице внезапно раздались крики. Кричали: «Смерть гугенотам, на виселицу их!» «Увы! — подумала я. — Еще одного моего собрата преследуют!» Вдруг человек в растерзанном платье ворвался в гостиницу, и почти сразу же отряд всадников, словно смерч, промчался по улице…
— Это был Пардальян? — задыхаясь, проговорил Карл.
— Как вы догадались? — спросила Фауста с великолепно разыгранным удивлением.
— Я догадался, потому что наш благородный друг, чтобы спасти меня и ту, кого я люблю, отвлек на себя внимание свиты Гиза. Это был он, не правда ли? Он спасся? О! Прежде всего подтвердите это!
— Он спасся, успокойтесь. Этот дворянин, как я вскоре узнала, и в самом деле был шевалье де Пардальян. Я приняла его за гугенота. Открыв дверь комнаты, где я находилась, я сделала ему знак укрыться там. Он вошел ко мне не как человек, который прячется, а как путник, ищущий уголок для отдыха…