Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
Он был сейчас в том состоянии, когда ярость мутит разум, когда бешенство переходит в сумасшествие, когда любые средства, самые гнусные, самые подлые, становятся хороши. В его мозгу билась лишь одна мысль: «Мне необходимо убить его! Пусть я издохну, но перед тем я непременно обагрю свои руки его кровью!»
Отдохнув, он ринулся в атаку. В ужасающей тишине слышался лишь звон быстро скрещивающихся клинков и прерывистое дыхание зверя, который жаждет крови. На этот раз Пардальян отступил, забился глубже в свой угол!..
— Он у меня в руках, — хрипло вскричал
Его вопль напоминал рычание тигра в тот момент, когда зверь вонзает когти в свою жертву. Сделав еще два шага вперед для заключительной рукопашной схватки, он проревел:
— Ты у меня в руках! Я пригвозжу тебя к стене!
В то же мгновение он издал нечто похожее на хрип, хотел позвать на помощь, но из его груди не вырвалось больше ни звука, кроме этого сдавленного рыка.
Коменданта Бастилии душили!..
Бросившись вперед, Бюсси-Леклерк — опьяненный близостью победы, с налитыми кровью глазами — вдруг почувствовал, что его схватили мощные руки. Он начал задыхаться, затем его губы слегка приоткрылись, а голова склонилась набок. Тогда Пардальян разжал пальцы и уронил Леклерка на пол; склонившись над ним, он пощупал, бьется ли сердце:
— Хорошо, — сказал Пардальян, — он жив! Клянусь честью, мне было бы жаль… Он придет в себя, и при первой возможности я буду в его распоряжении, если ему захочется все начать сызнова…
Пардальян выпрямился, прошел как можно дальше вперед, вытянул руку и добрался до связки ключей. В мгновение ока он открыл огромные висячие замки цепей на своих щиколотках.
Он хотел было стремительно броситься к двери, но вдруг неистовое отчаяние овладело им: он не мог ходить. Он едва держался на ногах. Он чувствовал, как слабость одолевает его, и понимал, что вот-вот рухнет рядом с Бюсси-Леклерком. Через несколько минут комендант придет в себя, и тогда…
Пардальян упал на колени. Инстинктивно он схватил кинжал своего противника, сильно сжал его. Кинжал врезался ему в руку. Он зажмурился…
Мгновения тянулись долго, казались бесконечными. Он познал всю полноту отчаяния и тоски, однако же вся его воля, весь разум, вся энергия были направлены на то, чтобы не упасть в обморок, а, напротив, собраться с силами. И ему это удалось. Пардальян погрузил руки в воду, которая скопилась на полу. Ее прохлада окончательно привела его в чувство. Он вновь встал на ноги.
— Я хочу! — сказал он сквозь зубы. — Я хочу, а значит — могу! Я хочу ходить! Я хочу выбраться отсюда! Я хочу жить!.. — И произошло чудо, чудо победы духа над телом.
Пардальян, обессилевший от потери крови, Пардальян, не евший уже много часов, взял фонарь и связку ключей… и покинул свою могилу!
Выйдя из камеры, на полу которой был в беспамятстве распростерт Леклерк, он трижды повернул ключ в замке и глубоко вздохнул — этот вздох вместил в себя целый мир. Горя надеждой, он стал мягко, ловко и быстро подниматься по лестнице…
Наверху, во дворе, стояли четверо солдат с аркебузами. Тюремщик Комтуа прислушивался, склонившись над темным провалом лестницы. Пардальян остановился в первом подземелье. Он стоял
В эту минуту этажом ниже раздались сдавленные возгласы и глухие удары. Дверь содрогалась будто под ударами тарана — это Бюсси-Леклерк пришел в себя и, обнаружив, что заперт, ревел от ярости и пытался выбить ногой толстые дубовые доски.
— Мне-таки нужно было придушить его! — проворчал Пардальян. — Хотя нет… Бедняга комендант! В конце концов я должен был дать ему возможность отыграться…
Пока он произносил эту речь, дверь, над запорами которой он бился, наконец открылась. Он быстро вошел внутрь и затворил ее за собой. Слабый свет фонаря, который он держал в руке, осветил камеру. И в этом свете он увидел человека, которого сначала не узнал. Это был юноша в лохмотьях, окровавленный, с блуждающим взглядом, с мертвенно бледным лицом, обезумевший от отчаяния.
Вдруг он совершил невероятный прыжок — и Пардальян почувствовал, как его обвивают и сжимают очень сильные руки. Шевалье услышал хриплое дыхание, чьи-то пальцы вцепились ему в горло и судорожно сжались на нем, а еле внятный голос пробормотал:
— Один из них попался! Умри, негодяй!..
— Карл! Мальчик мой! — задыхался Пардальян. — Тише! Тише! Не то мы пропали!..
— О Виолетта! — внезапно возопил Карл. — Прости мне, что я могу убить только одного из них, чтобы отомстить за твою смерть.
В полумраке, под аккомпанемент глухих призывов Леклерка о помощи завязалась жестокая борьба: Карл старался задушить, раздавить, убить! И кого?! Пардальяна! А Пардальян не хотел ни ранить, ни тем более убивать молодого человека! Он понимал, однако, что если не справится с Карлом, то оба они погибнут! А ведь там, наверху, тюремщики, разумеется, слышали весь этот шум и могли решиться спуститься вниз, несмотря на запрет коменданта!..
Положение казалось безвыходным. И то, чего он так опасался, произошло! Тюремщик и солдаты спускались вниз!.. Пардальян услышал их шаги и то, как они спотыкались впотьмах о камни. Перестав сопротивляться, он издал негромкий смешок и, когда теперь уже свободные руки Карла вновь потянулись к его горлу, произнес:
— Вот будет замечательно, если Пардальяна убьет сын Мари Туше!
Карл услышал этот смех. Он услышал эти слова. Он их не понял! Но этот смех… этот незабываемый смех! Он узнал его!
Юноша отпрянул назад и глазами, полными изумления, принялся рассматривать того, кого только что хотел убить… Перед ним стоял Пардальян! Карл опустился на колени…
Он хотел закричать, чтобы в этом крике передать и все отвращение к своему недавнему безумию, и отчаянную радость, и невероятное изумление, которое превращало явь в безумный сон.