Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
— Итак, — сказала она голосом, в котором звучала странная кротость, — вы пришли сюда, чтобы дать себя убить, в надежде спасти двух человек, которых вы не знаете?
— Я думаю, вы ошибаетесь, сударыня, — сказал Пардальян. — Я действительно пришел, чтобы спасти этих двух людей, но я пришел не за тем, чтобы умереть, потому что, как я уже сказал, мне совершенно необходимо еще пожить. Я лишь предложил вам сделку, предполагая, что жизнь Жака Клемана, который в моей власти, для вас более драгоценна, чем жизнь Фарнезе и Клода. Или я ошибаюсь? —
— Вы не ошиблись, — сказала она серьезно. — И в доказательство я помилую этих двух человек, приговор которым вынес, однако, суд, чьи решения обжалованию не подлежат.
Пардальян остолбенел. Он не мог поверить, что наивная хитрость, к которой он только что прибег, могла иметь столь полный успех.
Во время странной беседы, которую мы только что описали, он постоянно был начеку, напряженно прислушиваясь к звукам внутри дворца; рука его готова была выхватить шпагу.
Фауста дважды ударила по колокольчику. Вошел слуга, и в тот момент, когда он приподнял гобелен, Пардальян смог увидеть за этим гобеленом неподвижных людей со шпагами в руках.
«Это те самые двенадцать дворян, о которых шла речь», — подумал он.
— Что делают узники? — спросила Фауста.
— Принц Фарнезе сидит в кресле, а палач лежит на ковре.
«Палач!» — воскликнул про себя Пардальян.
Неясная тревога охватила его, и на лбу у него выступили капельки пота. Кто был этот палач?.. Какая таинственная связь могла существовать между ним и Виолеттой?.. Ведь этот палач был одним из узников… значит, это был тот, кого звали мэтром Клодом! Тот, кого Виолетта любила больше, чем родного отца!..
— Что они говорят? — вновь спросила Фауста.
— Они ничего не говорят. Кажется, они в беспамятстве. Однако они еще живы; грудь кардинала с усилием вздымается, и слышно прерывистое дыхание мэтра Клода…
— Отвратительно! — прошептал побледневший Пардальян.
Фауста улыбалась хищной улыбкой, которая обнажила ее зубы, прекрасные жемчуга, блиставшие под пурпуром губ.
Неужели эта женщина упивалась рассказом об ужасной агонии?.. Нет! Или мы плохо описали этот характер, или должны добавить, что Фауста не могла радоваться человеческому страданию. Она считала себя Ангелом, Посланцем, который убивает, когда нужно убить, чуждый каким-либо человеческим чувствам.
— Что они сказали? Что они сделали с того момента, как начали умирать? — спросила она, и человек ответил:
— В первые часы, которые последовали после приговора Священного суда, оба осужденных оставались неподвижны, каждый в своем углу, как бы сломленные и подавленные. Потом палач попытался найти способ выйти. Когда он понял невозможность побега, он успокоился. Прошли часы. Затем они начали сильно мучиться. Они сели рядом и попытались найти минутное забвение в беседе.
Человек говорил холодно и отрывисто; он не рассказывал,
«Возможно ли, чтобы женщина столь спокойно слушала подобные вещи?»
— Затем, — продолжал человек, — они снова расстались. Кардинал сел в кресло и закрыл глаза. Палач стоял в противоположном углу и пристально смотрел перед собой. Наконец наступили страшные мучения. Сначала раздались стоны, потом эти стоны перешли в крики, а крики превратились в вой; затем в яростном безумии оба кинулись к двери и осыпали ее градом ударов. Но ярость, понемногу прошла, они стали плакать и просить хоть каплю воды…
— Отвратительно! О! Это отвратительно! — задыхаясь, произнес Пардальян.
— Продолжайте, — велела Фауста.
— Наконец они захрипели; муки закончились и, я думаю, агония очень близка. Сейчас, как я уже имел честь доложить, они едва дышат; кардинал сидит в кресле, палач упал и лежит, вытянувшись во весь рост поперек ковра.
Фауста обернулась к мертвенно бледному Пардальяну, вытиравшему лоб, и сказала:
— Я хотела, сударь, поставить вас в известность, что эти два человека весьма близки к смерти…
Пардальян сделал усилие, чтобы избавиться от ощущения страха, которое его парализовало.
— Откройте дверь их комнаты, верните к жизни обоих осужденных, восстановив их силы при помощи напитка, который служит нам в подобных случаях. Потом, когда они будут способны ходить, отведите их на улицу и оставьте на свободе, сказав, что их помиловали по ходатайству шевалье де Пардальяна… Предупредите меня, как только они вернутся к жизни…
— Сударыня! — прошептал Пардальян.
Фауста сделала высокомерный жест, означавший: «Погодите! Между нами еще не все кончено!..»
Человек, который только что дал отчет о состоянии узников, удалился. Воцарилась мертвая тишина. Пардальян с неизъяснимым ужасом смотрел на эту женщину, которая в точности исполнила его требование. Прошло около получаса. Человек появился вновь со словами:
— Приказ выполнен, осужденные возвращены к жизни. Осталось только проводить их на улицу.
— Господин де Пардальян, — сказал Фауста, — проводите ваших протеже до большого вестибюля; я жду вас здесь, ибо я уже предоставила вам доказательство того, что согласна на предложенную вами сделку, а вы еще не доказали мне, что мой человек также получит свободу.
Она сделала знак, и слуга поклонился и вышел в сопровождении Пардальяна. Следуя за своим провожатым, шевалье быстро пересек два-три обширных помещения, великолепно обставленных, прошел по коридору и оказался возле открытой двери.
— Это здесь, — сказал провожатый.
Шевалье вошел и увидел сидящих в креслах принца Фарнезе и мэтра Клода. Человек, одетый в черное, без сомнения врач, склонился над ними, приводя их в чувства… Это был маленький старичок с непроницаемым выражением лица.