Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
Пакетта на миг умолкла, а Руссотта перекрестилась.
— Когда мы поняли, что прямо у нас в доме творится нечто преступное, — продолжала Пакетта, — а мы играем роль наживки для заманивания простаков в разбойничий притон, мы, конечно, раскаялись в том, что согласились на предложение Фарнезе, но было уже поздно. К тому же от нас мало что требовалось… Только сопроводить в заднюю комнату тех, кто, зайдя в «Железный пресс», подаст нам условный знак.
— Похожий на тот, что только что подал вам этот молодой человек?
— Да… Мы ни во что не вмешивались. Провожали людей, куда нам было сказано, — и все. Мы ровным счетом ничего не знали о том, что происходит в соседнем доме.
— Вы никогда не пытались в него проникнуть?
— Конечно, пытались! — воскликнула наивная Руссотта. — Вот только…
— Что только? — спросил Пардальян.
— Однажды, — продолжила Руссотта, — мы хотели открыть дверь, но не смогли этого сделать. Тогда любопытство разобрало нас обеих сильнее прежнего, и Пакетта решилась постучать в дверь условным стуком.
— И каков же этот стук? — небрежно спросил шевалье.
Руссотта и Пакетта растерянно переглянулись.
— Вы что-то сказали? — пробормотала Пакетта.
— Да, я спросил, при помощи какого условного стука вы добились, чтобы дверь открылась. Ведь такие умницы, как вы, наверняка не ушли несолоно хлебавши…
Но на этот раз лесть не имела никакого успеха.
— Увы! Господин шевалье, разве вы не понимаете, что мы рискуем жизнью, говоря с вами о таких вещах?! Нам придется плохо, если мы раскроем вам этот секрет.
— Хорошо, мы не настаиваем! — сказал Карл Ангулемский.
— Верно, — промолвил Пардальян. — Дьявол с ним, с этим стуком. Однако продолжайте же ваш увлекательный рассказ.
Руссотта, у которой язык так и чесался, как и у всякой достойной кумушки, выкладывающей интересные новости, охотно подчинилась:
— Ну вот, значит, Пакетта постучала. И едва она постучала, как дверь отворилась. И мы обе испугались…
— Вот как? Так это было очень страшно?
— Сейчас сами поймете, — продолжала Руссотта с дрожью в голосе. — Когда дверь отворилась, мы, недолго думая, взялись для храбрости за руки и шагнули за порог — и она тут же сама собой закрылась… Свет, сначала заливавший комнату, где мы оказались, погас… Я громко закричала и упала на колени…
— Я тоже, — сказала Пакетта, побледнев при одном воспоминании об их приключении.
— Я закрыла глаза…
— Я тоже! — добавила Пакетта.
— А когда я их открыла, то увидела, что в комнате стало чуть светлее, но только чуть-чуть, так что едва можно было рассмотреть мебель и стены. Однако этого света было достаточно, чтобы разглядеть две веревки, которые свисали с потолка. На концах у них были петли… Тогда я поняла, что нас сейчас повесят, и заплакала… Внезапно в комнате появились два великана в масках. Не знаю, что думала в эти минуты Пакетта, а я так вообще ничего не соображала. Меня парализовал страх. Один из великанов схватил петлю, которая болталась надо мной, и потянул ее вниз. Веревка была длинная, так что скоро она коснулась моей головы. Я стояла на коленях, ни жива ни мертва от страха, а петля стягивала мне шею…
При этих словах Руссотта поднесла руку к горлу и глубоко вздохнула… Пакетта прошептала:
— А тем временем другой великан душил веревкой меня…
— М-да! — буркнул Пардальян. — Положение не из приятных…
— Совершенно верно, господин шевалье.
— А как же вы спаслись? Ведь вы же, разумеется, спаслись, судя потому, что стоите сейчас перед нами целые и невредимые!
— Погодите, — продолжала Руссотта, — сейчас расскажу. — Когда веревка оказалась у меня на шее, я стала читать про себя молитву, чтоб попытаться спасти мою душу, раз уж я не могла спасти тело. Но тут, приоткрыв один глаз, я увидела, что оба великана исчезли. Мы с Пакеттой стояли на коленях, лицом друг к другу, и у каждой на шее была веревка. Не знаю, как выглядела я, но вид Пакетты привел меня в ужас. Я хотела с ней заговорить, но не смогла вымолвить ни слова. Тогда, господин шевалье, о! тогда-то и произошла действительно жуткая вещь… Слушайте же… Итак, я смотрела на Пакетту, мертвенно бледную, с искаженным лицом, и я увидела, что веревка, которая обвивала ее шею, стала вдруг натягиваться! Пакетта заорала, как кошка на крыше мартовской ночью, и стремительно вскочила. Одновременно я почувствовала, что моя веревка тоже натягивается… Пришла моя очередь испустить вопль…
— Кошачий, да?
— Да, господин шевалье, — ответила Руссотта. — И я тоже вскочила на ноги! Я попыталась развязать петлю, но безуспешно: узел не поддавался! Веревка продолжала тянуть меня к потолку, но натягивалась она медленно, так медленно, что я видела это, сударь! О, я хотела ее остановить, я ее схватила… однако веревка скользнула у меня между пальцев… Я не могу выразить, сколь ужасно было наблюдать за ней. Казалось, я только и делала, что умирала, умирала каждую секунду… Еще немного, еще один рывок — и веревка поднимет меня кверху… Я буду повешена!
— Замолчи! Замолчи! — задыхаясь, закричала обезумевшая Пакетта.
— Как? Разве я что-то напутала?
— Нет, ничего ты не напутала, но ты так об этом рассказываешь… Мне кажется, что я все еще там!
— Что и говорить, — вмешался Пардальян, — хорошенькую же смерть вам уготовили!
— О! — выдохнул ошеломленный Карл. — Да эта Фауста — сам гений злодейства.
Наступило безмолвие. Руссотта и Пакетта постепенно пришли в себя и даже выпили по стаканчику вина, которое Пардальян налил им из оплетенной бутыли.
— У меня еще до сих пор сердце замирает, — вновь заговорила Руссотта. — Но все-таки я закончу. Вдруг Пакетта схватила стоявший рядом стул и влезла на него в то самое мгновение, когда веревка вот-вот должна была поднять ее к потолку. Бросив вокруг предсмертный взгляд, я тоже увидела неподалеку какую-то табуретку. Я подтащила ее к себе, вскарабкалась… Вот мы и спасены… но спасены всего на десять минут, ибо проклятые веревки продолжали неумолимо натягиваться. Мы напоминали двух беспомощных куриц, взгромоздившихся на насест, или же, если вам так больше понравится, двух уклеек на концах удочек…
И Руссотта сделала весьма выразительный жест, довершив это образное сравнение.
И в рассказе, и в поведении самой рассказчицы трагедия тесно переплелась с комедией, так что Пардальян не мог удержаться попеременно то от смеха, то от дрожи.
— Ну вот! Когда истекли десять минут, показавшиеся нам десятью веками, судари мои, — когда мы пережили десять агоний и десять смертей, веревки снова натянулись! Надежды больше не было!.. Я поднимаюсь на цыпочки и вдруг начинаю голосить как безумная: «Пощадите! Пощадите!»