Принцесса-невеста

Моргенштерн С.

Вообще говоря, это было слишком тяжело для Феззика, поэтому он стал бегать, крича: «Я буду через минуту, Иниго», и «Прямо за тобой, Иниго», и «Эй, Иниго, погоди» (погоди, впереди, разве не весело будет придумывать рифмы, когда они с Иниго снова будут вместе), – но через час или около того таких криков его горло изменило ему, потому что, в конце концов, его не так давно чуть не задушили до смерти. Он бежал и бежал, вперёд и вперёд, пока наконец не добрался до маленькой деревушки и не нашёл, прямо на окраине, группу отличных камней, образовывавших что-то вроде пещеры, достаточно большой, чтобы он мог почти вытянуться в ней. Он сидел, прислонившись спиной к камню, обхватив руками колени, с болящим горлом, пока деревенские мальчишки не нашли его. Они затаили дыхание и подползли так близко, как только осмелились. Феззик надеялся, что они уйдут,

и замер, притворившись, что он с Иниго, и Иниго скажет «бочка», и Феззик быстро ответит «кочка», и может быть они даже споют маленькую песенку, пока Иниго не скажет «серенада», но Феззика так просто не обескуражить, ведь есть «клоунада», и тогда Иниго придумает какое-нибудь слово о погоде, и Феззик срифмует его, и он продолжал воображать подобное, пока деревенские мальчишки не перестали бояться его. Феззик понял это, ведь они подползли совсем близко к нему, а затем внезапно начали орать во всю мочь своих лёгких и корчить рожи. Он не винил их; он выглядел как человек, над которым вы бы стали издеваться. Его одежда была порвана, его голос пропал, и, если бы он был в их возрасте, он бы тоже орал.

Он почувствовал себя униженным, хотя и не знал этого слова, лишь когда они нашли его смешным. Они больше не кричали. Только смеялись. Смех, подумал Феззик, и затем он подумал жирафех, потому что для них он был именно им, чем-то огромным и смешным, что не издавало звуков. Смех, жирафех, всегда для потех.

Феззик сжался в своей пещере и попытался посмотреть на вещи оптимистично. По крайней мере, они в него ничего не бросали.

По крайней мере, пока.

Уэстли очнулся в огромной клетке, скованный цепями. Плечо, которое грызли и пожирали Г.Н.Р., начало гноиться. Не обращая внимания на дискомфорт, он моментально попытался приспособиться к окружающей обстановке.

Он определённо находился под землёй. Это выдавало даже не отсутствие окон, а влажность. Откуда-то сверху до него доносились звуки зверей: львиный рык, скуление гепарда.

Вскоре после того, как он пришёл в сознание, появился альбинос, бескровный, с кожей белой, словно умирающая берёза. В мерцании освещающих клетку свечей он выглядел словно существо, никогда не знавшее солнца. Альбинос нёс поднос, уставленный множеством вещей: бинтов и еды, лечебных порошков и бренди.

– Где мы? – спросил Уэстли.

Альбинос пожал плечами.

– Кто ты?

Снова пожатие плеч.

Это было почти всё, чего Уэстли удалось от него добиться. Уэстли задавал вопрос за вопросом, пока альбинос обрабатывал и перебинтовывал его рану, а затем кормил его едой, оказавшейся тёплой и на удивление вкусной и обильной.

Пожатие плеч.

Пожатие плеч.

– Кто знает, что я здесь?

Пожатие плеч.

– Солги, но скажи мне что-нибудь – ответь. Кто знает, что я здесь?

Шепот:

– Я знаю. Они знают.

– Они?

Пожатие плеч.

– Принц и граф, ты хочешь сказать?

Кивок.

– И всё?

Кивок.

– Когда меня принесли сюда, я ещё немного был в сознании. Граф отдавал приказы, но меня несли трое солдат. Они тоже знают.

Альбинос покачал головой. Прошептал:

– Знали.

– Они мертвы, ты это имеешь в виду?

Пожатие плеч.

– И я тоже умру?

Пожатие плеч.

Уэстли, лежа на полу гигантской подземной клетки, смотрел, как альбинос вновь тихо поставил вещи на поднос

и выскользнул из его поля зрения. Если солдаты были мертвы, было небезосновательно предполагать, что и он в конце концов последует за ними. Но, если они желали, чтобы он исчез, было также логично предположить, что они не хотели, чтобы это произошло немедленно, иначе зачем бы они стали обрабатывать его раны, возвращать его силы хорошей горячей едой? Нет, его смерть придёт позже. Но до того, учитывая личности его тюремщиков, было разумно предположить, что они постараются заставить его страдать.

Невероятно сильно.

Уэстли закрыл глаза. Впереди была боль, и ему надо было к ней подготовиться. Он должен был приготовить свой мозг, взять свой разум под контроль, обезопасить его от их усилий, чтобы они не смогли сломить его. Он не позволит им сломить себя. Он сможет противостоять всему и всем. Если бы они только дали ему достаточно времени, чтобы приготовиться, он смог бы победить боль. И вышло так, что они дали ему достаточно времени (прошли месяцы, прежде чем Машина была готова).

Но они всё равно сломили его.

К концу тридцатого дня гуляний, когда ей оставалось наслаждаться празднованиями ещё шестьдесят дней, Лютик была искренне обеспокоена тем, хватит ли у неё сил выдержать это. Улыбнуться, улыбнуться, пожать руку, поклониться и поблагодарить, снова и снова. Один месяц подобного времяпрепровождения совершенно изнурил её; как было ей пережить ещё два?

Оказалось, в связи со здоровьем короля, что это просто и печально. За пятьдесят пять дней до свадьбы Лотарон начал стремительно слабеть.

Принц Хампердинк вызвал ему новых докторов. (Последний волшебник, Макс, ещё был жив, но они давным-давно его уволили, и приглашать его вновь не казалось мудрым; если он был некомпетентен ещё тогда, когда Лотарон был лишь безнадёжно болен, как мог он стать панацеей теперь, когда Лотарон умирал?) Новые доктора выписали различные испытанные лекарства, и не прошло и сорока восьми часов с того момента, когда они приступили к лечению, как король умер.

Дата свадьбы, конечно же, осталась неизменной – не каждый день у страны было пятисотлетие – но теперь все гуляния были либо совершенно отменены, либо существенно сокращены. И принц Хампердинк стал, за сорок пять дней до свадьбы, королём Флорина, и это изменило всё, потому что раньше он не воспринимал всерьёз ничего, кроме охоты, а теперь ему надо было учиться, учиться всему, учиться управлять страной, и он погрузился в книги и в мудрецов, и как вы облагаете налогом то, и когда должны облагать налогом это, и хитросплетения взаимоотношений с другими странами, и кому, когда и насколько можно было верить? И перед её прелестными глазами Хампердинк из мужчины страха и действия стал мужчиной бешеной мудрости, потому что ему надо было сделать всё прямо сейчас, пока ни одна другая страна не осмелилась вмешаться в будущее Флорина, поэтому свадьба, когда она состоялась, была очень маленькой и быстрой, втиснутой между встречей с министрами и кризисом казначейства, и Лютик провела свой первый день в качестве королевы, слоняясь по замку, не зная, что же ей делать с собой. И лишь когда король Хампердинк вышел вместе с ней на балкон, чтобы поприветствовать огромную толпу, проведшую весь день в терпеливом ожидании, лишь тогда она осознала, что это произошло, она сталакоролевой, её жизнь, чего бы она ни стоила, теперь принадлежала людям.

Они стояли вместе на балконе замка, принимая одобрительные возгласы, вскрики, бесконечные громоподобные «гип гипы», пока Лютик не сказала: «Прошу, можно я ещё раз пройду среди них?», – и король кивком позволил ей, и она снова спустилась вниз, как в день, когда было объявлено о свадьбе, и снова люди расступились, чтобы она могла пройти, плача, и приветствуя её, и кланяясь, и…

…и затем кто-то крикнул: «Фу!»

Хампердинк, стоявший на балконе и видевший всё, среагировал немедленно, жестом направляя солдат туда, откуда донёсся возглас, быстро отправляя другие отряды вниз, окружить королеву, и вот, благодаря их безупречным действиям, Лютик была в безопасности, женщина, крикнувшая «фу», – арестована и уведёна прочь.