Принцесса-невеста
Шрифт:
Звук боли становился всё громче, наполняя ночное небо, заливая замковые земли, выходя за стены, до самой Большой площади.
Крик не прекращался. Он просто висел под ночным небом, словно слышимое напоминание о том, что агония существует. На Большой площади шестеро детей закричали в ночь в ответ, пытаясь разрушить этот звук. Некоторые заплакали, некоторые убежали домой.
Затем он начал утихать. Вот его стало почти не слышно на Большой площади, вот он исчез. Вот его стало почти не слышно на замковых стенах, вот он исчез с них. Он сжимался вокруг первого уровня Зоопарка Смерти, где граф Руген сидел, возясь с какими-то ручками. Дикая собака
Он покинул Зоопарк и побежал в покои принца Хампердинка. Йеллин как раз уходил, когда граф добрался туда. Принц сидел за своим столом. Когда Йеллин ушёл, и они остались вдвоём, граф поклонился его величеству:
– Машина, – наконец сказал он, – работает.
Принц Хампердинк ответил не сразу. Ситуация была щекотливой, ведь он был главным, а граф – лишь мелкая сошка, но никто во всём Флорине не обладал теми же умениями, что и Руген. Как изобретатель он, очевидно, избавил Машину от любых дефектов. Как конструктор он внёс основной вклад в безопасность Зоопарка Смерти, и, несомненно, именно Руген сделал так, что единственным позволяющим остаться в живых выходом был подземный пятый уровень. Кроме того, он поддерживал принца во всех его охотничьих и военных начинаниях, и такому подданному нельзя просто бросить: «Иди отсюда, мальчик, ты раздражаешь меня». Поэтому принц ответил не сразу.
– Послушайте, Ти, – сказал он наконец. – Я просто поражён тем, что вы исправили все ошибки Машины; я ни секунды не сомневался, что в конце концов вы сможете это сделать. И я жду не дождусь увидеть её работу. Но как бы мне получше выразиться? Каждую минуту возникают какие-то затруднения: не только празднования и воркование с этой как-там-её-зовут, мне необходимо решить, как долго продлиться Парад в честь Пятисотлетней годовщины, и где он начнётся, и когда он начнётся, и какой дворянин удостоится чести идти перед каким дворянином, так, чтобы в конце все ещё разговаривали со мной, плюс у меня есть жена, которую надо убить, и страна, которую надо в этом обвинить, плюс мне надо начать войну, когда это произойдёт, и всё это я должен сделать сам. Иными словами, я просто завален делами, Ти. Поэтому как насчёт того, что вы сами поработаете над Уэстли и расскажете мне, что из этого получится, а когда у меня будет время, я приду посмотреть, и я уверен, что это будет просто чудесно, но прямо сейчас мне нужна небольшая передышка, без обид?
Граф Руген улыбнулся.
– Конечно.
И он действительно ничуть не был обижен. Ему всегда больше нравилось отмерять боль одному. Наедине с агонией ему намного лучше удавалось сосредоточиться.
– Я знал, что вы поймёте, Ти.
В дверь постучались, и Лютик просунула голову в комнату.
– Есть какие-нибудь новости? – спросила она.
Принц улыбнулся ей и с грустью покачал головой.
– Дорогая, я обещал сказать тебе, как только что-нибудь услышу.
– Но осталось всего двенадцать дней.
– Ещё полно времени, сладенькая моя, не беспокойся.
– Я пойду, – сказала Лютик.
– Я тоже уже ухожу, – сказал граф. – Могу ли я проводить вас в ваши покои?
Лютик кивнула, и они направились прочь по коридорам замка, пока не дошли до её комнат.
– Доброй ночи, – быстро проговорила Лютик;
– Я уверен, что он приедет, – сказал граф; он был посвящён во все планы принца, и Лютик об этом знала. – Я не слишком хорошо знаю вашего молодого человека, но он поразил меня. Любой, кто способен найти путь через Огненное Болото, несомненно, сможет найти путь к флоринскому замку до дня вашей свадьбы.
Лютик кивнула.
– Он показался мне таким сильным, таким необычайно могучим, – продолжил граф тёплым, убаюкивающим голосом. – Но мне интересно, обладает ли он настоящей чувствительностью, ведь многие сильные мужчины, как вы знаете, не могут этим похвастаться. Например, я могу спросить: он способен на слёзы?
– Уэстли никогда станет плакать, – ответила Лютик, открывая дверь своей спальни. – Кроме как из-за смерти своей любимой.
И с этими словами она закрыла дверь перед носом графа, и, в одиночестве, подошла к своей кровати и встала на колени. Уэстли, подумала она. Пожалуйста, приди ко мне; все эти недели в своих мыслях я молила тебя об этом, но до сих пор от тебя нет ни словечка. Прежде, когда мы были на ферме, я думала, что любила тебя, но это была не любовь. Когда я увидела твоё лицо под маской на дне ущелья, я думала, что люблю тебя, но и это была лишь безрассудная страсть. Любимый: я думаю, что теперь люблю тебя, и я умоляю тебя лишь об одном – дай мне шанс провести свою жизнь, постоянно доказывая это. Если бы ты был рядом, я могла бы провести всю свою жизнь на Огненном Болоте, и пела бы с утра и до ночи. Если бы я смогла держать твою руку, я могла бы провести вечность, тоня в Снежных Песках. Я желала бы провести вечность с тобой на облаке, но и ад показался бы мне счастьем, лишь бы Уэстли был со мной…
Она продолжала в том же духе, час безмолвия проходил за часом; последние тридцать восемь вечеров это было её единственным занятием, и раз от разу её страсть становилась всё глубже, её мысли – всё чище. Уэстли, Уэстли. Летящий через семь морей, чтобы забрать её.
Со своей стороны, и не ведая о её мольбах, Уэстли проводил вечера точно так же. Когда прекращались пытки, когда альбинос заканчивал обрабатывать его раны, или ожоги, или переломы, когда он оставался один в огромной клетке, он устремлял свои мысли к Лютик, и они надолго задерживались там.
Он так хорошо понимал её. Он понял, что в тот момент, когда он оставил её на ферме, и она клялась в своей любви, она, конечно, не сомневалась в ней, но ей едва сравнялось восемнадцать. Что могла она знать о глубине человеческого сердца? И потом, когда он снял свою чёрную маску, и она скатилась к нему по склону, её направляли не только чувства, но и удивление, потрясённое изумление. Но, как он знал о том, что солнцу суждено каждое утро вставать на востоке, как бы его не манил восход на западе, так знал он и о том, что Лютик было суждено любить лишь его. Золото было соблазнительно, и королевская власть тоже, но они не могли сравниться с пылом его сердца, и рано или поздно она должна была это понять. У неё было ещё меньше выбора, чем у солнца.
Поэтому, когда граф появился вместе с Машиной, Уэстли не был особенно обеспокоен. Собственно говоря, он не знал, что именно граф принёс с собой в огромную клетку. Совсем собственно говоря, граф не принёс ничего; всю работу выполнял альбинос, раз за разом уходящий и возвращавшийся, принося одну за другой какие-то штуки.
Именно так всё это выглядело для Уэстли: какие-то штуки. Маленькие мягкие чашечки разных размеров, и колесо, и ещё одна вещь, которая могла быть рычагом или палкой; пока было сложно сказать.