Принцесса-невеста

Моргенштерн С.

– А подготовить её к работе не слишком-то просто, не так ли?

– Это я смогу исправить в более поздних моделях, – ответил граф, – по крайней мере, сейчас я рассчитываю на это, – и он продолжил приклеивать чашечку за чашечкой, пока не покрыл ими каждый дюйм открытой кожи Уэстли. – Снаружи хватит, – сказал он тогда. – Следующие более чувствительны; постарайся не двигаться.

– Я прикован цепями за руки, голову и ноги, – заметил Уэстли. – На какие движения я, по-вашему, способен?

– Вы и вправду столь же смелы, сколь и ваши слова, или немного напуганы? Правду, пожалуйста. Помните, это для

потомков.

– Я немного напуган, – ответил Уэстли.

Граф отметил это в своей тетради, записав также время. Затем он принялся за тонкую работу, и скоро маленькие чашечки с мягкими краями были установлены в носу Уэстли, напротив его барабанной перепонки, под его веками, сверху и снизу языка, и, прежде чем граф поднялся, Уэстли был снаружи и изнутри весь покрыт чашечками.

– Теперь всё, что мне надо сделать, – произнёс граф очень громко, надеясь на то, что Уэстли может слышать его, – это разогнать колесо до самой большой скорости, чтобы у меня было достаточно мощности для работы. Шкала варьируется от одного до двадцати и, поскольку это первый раз, сегодня я установлю минимальную мощность, то есть один. И тогда мне надо только толкнуть рычаг вперёд, и, если я ничего не испортил, Машина начнёт действовать.

Но Уэстли, стоило рычагу сдвинуться, закрыл свой разум, и, когда Машина заработала, Уэстли гладил её волосы цвета осени и прикасался к её коже цвета зимних сливок, и – и – и тогда его мир взорвался – потому что чашечки, чашечки были везде, и прежде они истязали его тело, но не трогали мозг, но не Машина; Машина доставала везде – его глаза были не его, он не мог контролировать их, и его уши не могли услышать её нежный любящий шёпот, и его разум ускользал, ускользал всё дальше от любви в пучину отчаяния, разбился, снова упал, вниз, сквозь династию агонии и графство боли. Мир Уэстли разрывало на части изнутри и снаружи, и он не мог ничего сделать, только раскалываться вместе с ним.

Затем граф отключил Машину, и, собирая свои тетради, сказал:

– Как вы, несомненно, знаете, всасывающий насос был придуман много веков назад – ну, в общем-то, это он и есть, только вместо воды я высасываю жизнь; я только что высосал один год твоей жизни. Позже я установлю большую мощность, точно два или три, может быть, даже пять. Теоретически, пять должно быть в пять раз сильнее, чем то, что вы только что испытали, поэтому, пожалуйста, постарайтесь отвечать максимально точно. Скажите мне, честно: как вы себя чувствуете.

Унижение, мука, утрата надежд, гнев и страдание были так сильны, что вызывали головокружение, и Уэстли заплакал, словно ребёнок.

– Интересно, – сказал граф и аккуратно записал это.

На то, чтобы собрать всех своих полицейских и сформировать приличный отряд грубой силы, у Йеллина ушла неделя. И вот, за пять дней до свадьбы, он стоял во главе группы, ожидая речи принца. Дело было во внутреннем дворе замка, и, когда принц появился, граф, как обычно, был с ним, хотя, не как обычно, казался обеспокоенным. Конечно, он и был обеспокоен, но Йеллин не мог об этом знать. За прошедшую неделю граф высосал десять лет жизни Уэстли, и, считая что средняя продолжительность жизни мужчины во Флорине составляет шестьдесят пять лет, жертве оставалось ещё примерно тридцать, если предположить, что в начале эксперимента ему было около двадцати пяти. Но как лучше распределить эти тридцать лет? Граф был в затруднении. Столько возможностей, но какая из них окажется самой интересной с научной точки зрения? Граф вздохнул; жизнь никогда не была простой.

–

Все вы собрались здесь, – начал принц, – потому что против моей возлюбленной может быть замышлено ещё одно злодеяние. Каждого из вас я назначаю её личным защитником. Я хочу, чтобы Квартал Воров был очищен, а все его обитатели – помещены за решётку не позднее чем за двадцать четыре часа до моей свадьбы. Лишь тогда я смогу быть спокоен. Джентльмены, прошу вас: думайте об этой миссии как о сердечном деле, и я знаю, что вы не подведёте меня. – Сказав это, он повернулся и вместе со следующим за ним графом покинул внутренний двор, оставляя Йеллина командовать.

Покорение Квартала Воров началось незамедлительно. Каждый день Йеллин долго и упорно трудился над выполнением своей задачи, но Квартал Воров раскинулся на целую милю, так что работёнка была не из простых. Большинство преступников уже встречалось с несправедливыми и нелегальными облавами и не оказывало большого сопротивления. Они знали, что в тюрьмах для них недостаточно мест, а несколько дней заключения ничего не значили.

Тем не менее, существовала и вторая группа преступников, которые осознавали, что для них, в свете различных прошлых деяний, задержание означало смерть, и эти, все без исключения, дрались за свою свободу. В общем, Йеллин, путём искусного управления отрядом грубой силы, в конце концов сумел взять под контроль и этих плохих ребят.

Однако, за тридцать шесть часов до свадьбы на закате, в Квартале Воров ещё оставалось полдюжины сопротивляющихся преступников. Йеллин поднялся на заре и, усталый и сбитый с толку – ни один из захваченных преступников не был из Гульдена – собрал лучших из отряда грубой силы и повёл их в Квартал Воров в последней атаке.

Йеллин немедленно направился в паб Фолкбриджа, отправив всех, кроме двух грубосиловиков, на различные задания, оставив себе для личных нужд одного шумного и одного тихого. Он постучал в дверь Фолкбриджа и стал ждать. Фолкбридж был самым могущественным человеком в Квартале Воров. Он практически владел половиной его, и не было преступления ни одного рода, за которым бы он ни стоял. Он всегда избегал ареста, и все, кроме Йеллина, думали, что он давал кому-то взятки. Йеллин знал, что он давал кому-то взятки, потому что каждый месяц, при любых обстоятельствах, Фолкбридж приходил к Йеллину и приносил ему набитый деньгами кошель.

– Кто там? – донёсся изнутри голос Фолкбриджа.

– Глава Всех Правоохранительных Органов Города Флорина, в сопровождении грубой силы, – отозвался Йеллин. Полнота ответов была одной из его добродетелей.

– О, – Фолкбридж открыл дверь. Для человека, обладающего властью, он выглядел исключительно непредставительно, был низким и полноватым. – Входите.

Йеллин вошёл, оставляя двух грубосиловиков на пороге.

– Собирайтесь, и быстро, – сказал он.

– Но, Йеллин, это же я, – мягко сказал Фолкбридж.

– Знаю, знаю, – тут же мягко ответил Йеллин. – Но, пожалуйста, окажите мне услугу и соберитесь.

– Давайте сделаем вид, что я так и поступил. Я останусь в пабе, обещаю. У меня достаточно еды; никто никогда не узнает.

– Принц не ведает милосердия, – сказал Йеллин. – Если я позволю вам остаться и он узнает об этом, со мною будет покончено.

– Я двадцать лет платил вам, чтобы не попасть за решётку. Вы – богатый человек, и это лишь ради того, чтобы мне не пришлось идти в тюрьму. Где же смысл, если я платил вам, и не получу от этого никаких привилегий?