Принцесса с дурной репутацией
Шрифт:
— Вот, — я указала на странноватый прибор, блеснувший рядами выпуклых линз и зеркал. — Называется микроскоп.
Мы поставили канделябры так, чтобы микроскоп был достаточно освещен. Под линзы мы подвели каблучок туфельки и по очереди принялись смотреть в окуляр.
— Ну что? — нетерпеливо спрашивала я.
— Ничего. Совсем ничего. Не понимаю, — пожал плечами Себастьяно. — Абсолютная прозрачность.
— Это в мозгах у тебя абсолютная прозрачность. Пусти, я посмотрю.
Я прикипела к окуляру,
Поначалу я тоже ничего не увидела. То есть абсолютная прозрачность. Тут мне в голову пришла идея развернуть линзы и зеркала под другим углом.
— Ой, — выдохнула я.
Туфелька была не просто туфелькой. Она состояла из множества живых клеток — я видела их ядра, вакуоли, усики, оболочки и что там еще нам рассказывали на уроках зоологии! То, что казалось нам стеклом, на самом деле было некой органической субстанцией! Живым организмом!
Я выпрямилась и, держа в руках туфельку, растерянно посмотрела на Себастьяно.
— Что? — расширил глаза он.
— Это не просто туфелька. Это живое существо. Состоящее из живых клеток.
— Не свисти. Этого не может быть. Живые существа не выглядят, как женские туфли на каблуках-шпильках.
Но я уже не слушала его. Я порылась в ящике стола, на котором стоял микроскоп, и отыскала молоток. Чему вы удивляетесь? В каждой приличной библиотеке должен быть молоток. И коробка с лекарствами первой необходимости, кстати. Библиотека — это вам не вздохи на скамейке. Это место повышенного душевного и физического травматизма.
Я поставила туфельку на стол, прицелилась и крепко вдарила молотком по острому изящному мыску, украшенному прозрачным бантиком.
— Нет! — взвизгнул Себастьяно.
Честно говоря, я тоже надеялась, что туфелька просто разлетится мелкой стеклянной пылью после такого удара. И то, что я увидела в микроскоп, — всего лишь последствия долгого похмелья после портвейна.
Туфелька уцелела. А вот молоток у меня в руке раскалился докрасна. Я отбросила его, и, не долетев до пола, он просто рассыпался белым пеплом.
Некоторое время мы с Себастьяно молчали, как перепуганные… В общем, ничего не приходит в голову для сравнения. Высшую степень обалдения мозга просто невозможно выразить одним и при этом приличным словом.
— А? — наконец выдавил из себя Себастьяно.
— Ага, — согласилась я. — Она разумная. Она защищалась, посчитав, что я на нее напала. Она… Сейчас на нас… меня кинется и жестоко отомстит. Святая Мензурка, я окончу жизнь, забитая до смерти стеклянной разумной туфлей!
— Погоди, не суетись. Она со мной уже провела достаточно времени, чтобы понять, как я ею дорожу, — Себастьяно нес бред, но было в этом бреде нечто конструктивное. — Ты отойди, я попытаюсь ее успокоить.
Я повиновалась,
Однако ничего такого не вышло. Себастьяно, воркуя, как влюбленный голубь, ласково погладил туфлю кончиками пальцев. Ничего. Тогда он взял ее в руки и принялся баюкать в ладонях, приговаривая:
— А вот наша милая красавица туфелька, а вот ничего ей и не сделалось… Больше глупая девчонка Люция не будет обижать милую беззащитную туфельку… Мы протрем туфельку бархатной тряпочкой и положим в красивую шкатулочку отдыхать…
У меня возникло стойкое впечатление, что в ладонях Себастьяно находится рассерженный, но уже успокаивающийся котенок. И через минуту он замурлычет.
— Себастьяно, — проговорила я. — А вдруг это… какая-нибудь ведьмовская штучка? К нам приезжает Его Высокоблагочестие, а всем известно, как ведьмы враждебны к святой юстиции и ее главе.
— Нет, — Себастьяно прижал туфельку к груди и нежно пощекотал ее под каблучком. — В ней нет ничего враждебного. Она прекрасна и совершенна.
— Да, но откуда она взялась?
— С ножки прекрасной незнакомки, которую я полюбил всей душой и навеки. Я буду хранить эту туфельку и начну искать ее хозяйку по всей Старой Литании.
— Ты сдурел. Это туфелька присосалась к твоему мозгу и завладела волей!
— Люци, не глупи. Знай, зайка, что по-настоящему моей волей и мозгом может завладеть только имбирный ликер «Три топора» восемнадцатилетней выдержки. И потом, я не обольщаюсь насчет количества у меня мозга и воли.
— Точно, она тебя захватила! Раньше ты не был таким самокритичным.
— Раньше я не любил, — у Себастьяно сделалось такое поэтическое лицо, что мне захотелось куда-нибудь плюнуть. Но я была хорошо воспитанной девушкой из пансиона и поэтому ограничилась тем, что в клочья порвала редкое издание «Козацко-запарiжския сказкi, пiсни & пляскi» народного бандуриста Дарiя Донца.
— Хорошо, — решительно сказала я Себастьяно. — Пусть она хранится у тебя.
— А по-другому и не выйдет. Я отныне с нею не расстанусь, даже спать с ней буду и мыться.
— Уволь меня от столь интимных подробностей. Ты берешь на себя полную ответственность за эту… обувь. И если она что-нибудь натворит в ближайшие дни, такие важные для всего замка…
— Не натворит, клянусь! Я ее чувствую, у нее мирный, добрый характер…
— Ой, держите меня, доктора из дурдома! Освежите меня галоперидолом, подкрепите алпразоламом с солями лития, ибо я изнемогаю от рекуррентной шизофрении… Ну что ты вылупился? Я тебе цитирую отрывок из «Песни песней кукушкина гнезда» — это классика мировой литературы! Бестолочь!