Принцесса, сыщик и черный кот
Шрифт:
– Там сидят итальянцы. Это определенно, – не унимался Козмас. – Василис поет на всех языках своих клиентов. Островной сервис!
Мелодия оборвалась на высокой ноте. Потом кто-то неуклюже звякнул столовым прибором, и вдруг раздался вопль: «Браво!», подхваченный овацией.
– Никогда не слышал подобного исполнения! – взволнованно сказал полковник Сузу.
Роман кивнул, и в тот момент, когда шум в зале стал стихать, а от другого столика уже потянулась дрожь гитарных струн и низкий треск «банджо», он увидел Каролину, чуть смущенно стоящую у входа. Роман поднялся и пошел быстро к ней.
– Что
– Ищу тебя. Я забыла тебе сказать… я опять туда поеду, с тобой.
– Куда?
– К твоим кошкам. Не могу забыть!
– Ты для этого сюда пришла?
– Это всего лишь предлог. Я уйду, если ты хочешь.
– Этого я хочу меньше всего. Меньше всего на свете, – он замолчал и после неловкой паузы спросил:
– Ты слышала?
Она кивнула.
– Это и есть Василис. Я не лгал тебе о нем.
– А я тебе верила. Просто не могла оставаться одна. Прости. Твои деловые партнеры, наверное, будут недовольны.
– Если они будут недовольны, я буду недоволен ими! Почему я должен опасаться, а они нет? Пошли. Стоять здесь глупо.
Каролина решительно нагнула голову, щеки ее зарделись. Подчиняясь Роману, она пошла следом за ним в проход между столиками. Роман вдруг подумал, что ошибся сегодня в своих ощущениях после ее ухода, потому что Каролина не исчезает бесследно, она присутствует рядом, даже когда ее нет, и именно этим утверждает себя в его одиноком мире, на этой чужой земле.
Они прошли мимо певца и музыканта, исполнявших тирольскую песню, даря ее не то немцам, не то австрийцам за широким пьяным столом. Василис узнал Романа и широко улыбнулся, качая в такт песне тяжелой кудрявой головой. Роман в ответ легко дотронулся до его плеча. Василис, не прекращая улыбаться и перебирать струны, энергично закивал.
– Господа! – произнес Роман, подойдя к столику. – Позвольте представить… Каролина… Надеюсь, вы не возражаете…
Первым вскочил со своего стула Козмас.
– Ах, вот оно в чем дело! – воскликнул он и потянулся к руке Каролины. – Мэм, я уже наслышан о вас!
Каролина кольнула строгим глазом Романа.
– Забавно. Вам, как я вижу, всегда есть, о чем поговорить за столом в отсутствие дам, джентльмены.
Роман вспыхнул и растеряно покачал головой.
– Ты не поняла… Я бы не посмел. Козмас, черт побери, что ты мелешь?
– О, нет, мэм! Мы о вас тут ни слова! Просто остров очень маленький, понимаете? Такая уж у нас отвратительная служба.
– Все оттого, что здесь нет старой доброй уголовщины! – встрял финн со знакомой ему темой. – У местных ребят остается уйма времени на сплетни. Но вы не обращайте внимания, милая Каролина! Здесь есть, кому за вас заступиться! Есть один русский и один финн.
– Э! Еще одно слово, и я не стану в следующий раз за вас платить в этом чертовом месте! – воскликнул Козмас.
Каролина к тому времени опустилась на стул. Роман смущенно присел рядом с ней. Козмас схватил полупустую бутылку дешевого белого крестьянского вина и наполнил высокий тонкий фужер.
– Я пьян, я просто пьян, мэм! Простите меня. Лучше выпейте за свое здоровье! Господа, за прекрасную даму!
На столик легла густая темно-серая тень. За спиной финна, сжимая гриф гитары немузыкальными, полными
Василис легко провел пальцами по струнам и вновь, как минуту назад, кивнул Роману.
– Я знаю две ваши песни, русский. Одна про большой город, а другая про остров. Какую хочешь?
Роман пожал плечами:
– Любую. Сыграй любую, Василис. Какая тебе нравится!
– Про остров. Киприотам всегда нравится про острова. Она грустная. Хочешь?
Роман кивнул растерянно. Василис откашлялся, посмотрел на Анри и сказал ему глухо:
– Hauteurs dominantes.
Услышав это, Каролина с удивлением покосилась на Романа:
– Он сказал «командная высота». Это по-французски. У вас есть такая песня?
– Не знаю. Никогда не слышал.
Грек наполнил легкие воздухом и набрал несколько гитарных тактов. Еще мгновение, и неожиданно для его привычного всем тенора он низким баритоном, чуть ломая русские слова, запел:
– «Дымилась роща под горою,/И вместе с ней горел закат…/Нас оставалось только трое…»
Каролина молча вслушивалась в слова. Затихла шумная до этого компания русских в соседнем ряду. Василис чуть вздрогнул, повернулся в ту сторону и сделал несколько шагов, не прекращая петь. Анри, сопровождая его ритмом «банджо», был серьезен и торжественен. Песня стихла, когда Василис уже стоял прямо перед русскими. Вдруг один из них залпом осушил рюмку и, сметая со стола все, что попадалось под его локти и нависший тяжелый живот, схватил Василиса за шею и, всхлипывая, впился губами в полную, потную щеку грека.
– Дед мой…Там… На высоте… На безымянной, чтоб ее черти! Один остался живой! Без ноги! По бедро, суки, отхватили! Пел все про нее, старый! На «безымянной, говорит, высоте!» Имени его ноги высота! Понимаешь, друг ты мой чернявый? Имени его правой ноги та хренова высота!
Он разрыдался, и три его приятеля вразнобой пьяно заговорили:
– Что ты? Что ты, Ген? Отдыхаем! Давай за дедуню за твоего, за ногу! За правую! А греку спасибо наше земное! Дает братан! Во дает!
Василис растроганно качал головой.
– Почему эти парни рыдают? – спросил Козмас растерянно. – Это что, затонул остров? Это про остров?
– Почти, – немного мрачно ответил Роман, – а, в общем, про остров… без названия. Ну, да ладно! Вон Василис еще кого-то привечает!
Певец, тем временем, обнаружил столик с испанцами и, немного смущаясь, стал подбирать какую-то мелодию. Анри что-то ему нашептывал и нетерпеливо выстукивал такт ногой.
К столу полицейских мелкими шажками подобрались два худых смуглых официанта и стали споро собирать пустые тарелки. Неряшливость затянувшегося ужина вычищалась на глазах. Ее безжалостно, как надоедливых жирных мух, отбивали свежими салфетками, сметая подсохшие крошки хлеба и еще влажные бутылочные пробки. Стол вдруг зацвел новыми блюдами, источавшими острые, крепкие запахи. По белой скатерти поплыли, распятые печным огнем, крупные морские рыбы. Звякнули столовые приборы, похожие на уменьшенные макеты пыточных инструментов, заплескался чесночный соус и белый оливковый маринад в ладьях соусников. Исходили холодным, предсмертным потом стеклянные тела бутылок с белым сухим «Паломино».