Принцесса викингов
Шрифт:
Видит Бог, Эмму это только утешало, потому что совсем недавно Атли наконец потребовал, чтобы она переселилась к нему. Выручил ее Ботольф, заявивший:
– Я знаю, что Ролло вложил ее руки в твои, Атли, но, пока вы на моей земле и не венчаны по вашему обряду, я требую, чтобы был соблюден обычай и вы жили порознь!
Спустя время он заметил, что Эмма поступила разумно, сделав Атли христианином, ибо ни один священник в Байе не осмелится кого бы то ни было венчать без разрешения властителя города.
Настали предрождественские дни. Дома христиан украсились ветками остролиста и омелы. Эмма вместе с Атли отстояли торжественную мессу в церкви Святого Лупа. Служба утомила юношу, он мучительно кашлял
Эмма рассмеялась:
– Клянусь всеми святыми, я рада этому!
Но Атли оставался угрюм.
– Этого ребенка должна была понести от меня ты, – раздраженно заявил он. – Я не в силах переупрямить Ботольфа или Бьерна, которые встали на твою сторону, однако, едва приедет Ролло, все изменится…
К празднованию Йоля готовились с особой торжественностью. Варили брагу, резали скот – преимущественно свиней, коптили кабаньи головы, покрывая их позолотой и украшая веточками лавра и розмарина. Как объяснила Бера, в этот день бог солнца Фрей разъезжает по небу на своем кабане с золотой щетиной, и поэтому кабанья голова – главное блюдо, которое позволено разрезать только самым достойным мужам.
В первый день Йоля норманны волоком доставили из лесу ствол дуба, на котором, как на санях, ехали маленький Рольв и другие дети. Во дворе ствол очистили от сучьев, украсили зелеными хвойными ветвями и окропили пивом. Пиво готовилось особым способом: его варили в течение трех дней, чтобы оно стало очень густым и крепким. Затем ствол втащили в дом так, что он занял всю его середину, одним концом упираясь в очаг. Он должен был гореть целые сутки – в противном случае это считалось дурной приметой.
Эмму развлекала вся эта суета, гоня прочь мрачные мысли о Ролло. Ботольф бранил конунга за то, что он не поспел к празднику, Эмма же начала не на шутку тревожиться. Однажды, когда она стояла в одиночестве на дозорной вышке и вглядывалась вдаль, к ней неслышно подошел Бьерн.
– С ним ничего не случится, – словно прочитав ее мысли, произнес он. – Он, видимо, отправился сушей, а зимой дороги плохи, да и всякие неожиданности могли задержать его в пути.
Праздники шли своим чередом. Викинги пировали ночи напролет, слушая долгие повествования скальдов и предаваясь обильным возлияниям. Сказания о героях будили их воинственный пыл, приводили к стычкам.
– В этом году спокойный Йоль, – сказал Эмме Атли, приходя в себя после очередной бурной ночи. – Уже четвертый день пиров, много выпито, а только одному из гостей Ботольфа свернули шею.
Эмма еще в свою бытность в Руане привыкла к жестоким забавам норманнов, часто оканчивавшимся гибелью одного из соперников. Если они состязались в плавании, то стремились утопить противника; если боролись, то никто не удивлялся, если один увечил другого. Поэтому Эмму нисколько не удивило, что жена умершего, отправив тело мужа в ледник, приняла богатый дар от Ботольфа, на пиру у которого был убит викинг, и спокойно пригласила ярла на тризну, намеченную после праздника. Ботольф же утешил ее, посулив найти ей нового мужа.
Вечером на туне разводили большой костер и вели вокруг него хоровод, выкрикивая: «С нами Тор!» Атли держался особняком, не любя шумных увеселений, Эмме же нравился языческий Йоль. По утрам, когда мужчины отдыхали и отсыпались после бурной ночи, женщины с детьми отправлялись в сады к фруктовым деревьям. Дети бегали между ними с горящими соломенными жгутами, ударяя по стволам и выкрикивая пожелания доброго года яблоням, грушам и сливам, женщины
К вечеру, когда город вновь оживал, начиналось катание с гор на санях со смоляными факелами. Случилось так, что однажды сани под Эммой и Атли перевернулись, девушка, смеясь, стала подниматься и увидела, что Атли не может встать, заходясь кашлем, а снег вокруг него весь в крови. Она испугалась, кликнула Бьерна, который только что промчался мимо вместе с хохочущей Ингрид. Бьерн подхватил юношу на руки и унес в стабюр. Атли был без сознания. Эмма прикрикнула на начавшую было голосить Вибергу, велела ей поскорее растопить очаг можжевельником, от запаха которого Атли всегда становилось легче, и стала растирать ему лицо и грудь, обложив разогретыми камнями. Глядя, как она хлопочет, Бьерн беспечно заметил:
– После Йоля ему станет лучше. Людям всегда становится легче, когда они отдохнут после праздников…
Когда Йоль закончился, над Байе повисла сонная тишина. Дни веселья оказались на редкость утомительными, и горожане отсыпались под шкурами при едва тлевших очагах. И сама Эмма устала не меньше других. Она дремала под толстым медвежьим покрывалом, не вслушиваясь в шепот лежащей рядом Ингрид, которая твердила о том, что теперь-то и начнется подготовка к ее свадебному пиру.
Одной Бере, казалось, нипочем любая усталость. Она поднималась рано, огромная, как героиня древних саг, будила слуг и рабов и принималась за дело. Дом оживал. Эмма сквозь дрему слышала ее ворчливый голос, бранивший домочадцев, тяжелую размеренную поступь ее меховых сапог. Но в этот день все шло по-иному. Едва проснувшись, Эмма различила взволнованный голос хозяйки, что само по себе было необычно. Затем Бера торопливо пробежала мимо их с Ингрид бокового покоя. Ощутив любопытство, Эмма выглянула. Бера трясла за плечи осовевшего, еще ничего не соображающего Ботольфа, шепча ему что-то. Ярл вскочил, засуетился, пнул раба, заставляя поскорее себя обуть. Бера же тем временем достала из сундука парадный плащ мужа из алого сукна, подбитый мехами, подала окованный серебром посох. Вслед за этим Ботольф прошествовал к выходу – все еще всклокоченный, но преисполненный важности, как верховный жрец.
Эмма почувствовала, как сильно забилось сердце и пересохло горло. Вскочив, она сунула босые ноги в сапожки, а на холщовую рубаху накинула лисий плащ. Она уже слышала громкие голоса во дворе, скрип снега, фырканье лошадей. В клубах морозного пара она выскочила во двор, не ощутив холода, и застыла, прислонившись к резному столбику крыльца.
Он был там, среди спешивавшихся норманнов. Огромный, смеющийся, великолепный в своем широком плаще, в надвинутой до темных бровей волчьей шапке. Как всегда, от него исходила неизъяснимая мощь. Как сквозь сон Эмма видела озорную, слегка надменную улыбку, видела, как он, неторопливо перекинув ногу через луку, спрыгнул в снег и, смеясь, крепко обнял Ботольфа – и в этот миг через плечо ярла заметил Эмму. По ее телу прошла мучительная дрожь. «Я ждала только тебя!» – хотелось крикнуть ей, и пока они глядели друг на друга, у Эммы вновь возникло знакомое чувство, что они одни в этом мире, а все прочее не имеет никакого значения.
Ботольф наконец освободился от объятий Ролло, и это словно вернуло его к действительности. Конунг отвернулся и засмеялся, хлопая ярла по плечу и пытаясь уловить смысл его вопроса. Усилием воли он отогнал стоявшее перед ним видение – Эмма с глазами, полными счастливого блеска.
– Что ты сказал? – переспросил он и, махнув рукавицей, поведал Ботольфу, что задержался в пути потому, что на землях за рекой Див воцарилось полное безвластие и пришлось навести там порядок, даже сжечь пару усадеб непокорных ярлов. Без боя не обошлось, и как он ни спешил к празднику, поспеть не сумел.