Принцесса Володимирская
Шрифт:
– О странной смерти? – выговорила Алина, бледнея и стараясь скрыть свое волнение.
– Да.
– Как же?.. Что? Как он умер?..
– О! Этого я не помню. Я помню только, что у нас был родственник, очень богатый человек, который в Польше не жил. У него была в молодости целая история. Связь с какой-то аристократкой, кажется, с какой-то русской или литовской княжной… Не помню! Затем его отец, старик граф Велькомирский, очень крутой человек, проклял сына, не позволил ему жениться на этой княжне… Тот, кажется, бежал, куда… право, уже этого не знаю! Помню только,
– А мне двадцать девять лет! – подумала про себя Алина, сдерживая дыхание и всем своим существом прислушиваясь к рассказу и соображениям Осинского.
– И он умер странно, этот граф Велькомирский? – спросила она.
– Да. Убит на охоте был! Или зарезан кем-то дома… Что-то такое… Но наверное не знаю и не помню. Мне было только тринадцать или пятнадцать, когда это известие пришло к нам. Я помню, отец мой все повторял: «Странная смерть! Странная смерть! Вот жил бы в отечестве, так этак бы, может, и не умер!» Тогда, помню, я у него, наконец, спросил, про кого он все поминает? И узнал все, что я тебе говорю. Помню еще, что все состояние перешло, по завещанию, в собственность ордена Иисуса.
– К иезуитам?!
– Да. Он был последний в роде. С ним кончился род графов Велькомирских.
– Стало быть, у него не было братьев, ни детей, никакой родни?
– Стало быть, не было. Это я верно знаю, что род этот с ним прекратился.
Алина с трудом сдерживала себя… Если бы не легкий свет от двух свечей под колпаком, которые горели вдали от них, то Осинский давно заметил бы странное волнение Алины, ее бледное лицо и ее сверкающий взгляд… От всего пережитого и перечувствованного за несколько мгновений этой беседы она едва сидела. Голова ее мутилась, мысль слабела, слезы и рыдания рвались наружу.
– А она… Эта княжна литовская?.. – выговорила Алина через силу, слегка овладев собою после паузы, – та, что граф любил… Она жива?..
– Этого ничего не знаю. Об ней ничего никогда не слыхал я… – отозвался граф Богдан.
Наступило молчание…
Когда после долгой паузы Осинский спросил что-то у Алины, то не получил ответа. Два раза назвал он ее, но она не отвечала…
– Задремала! – тихо вымолвил граф и, не желая беспокоить свою возлюбленную, осторожно вышел из ее горницы.
А Алина не дремала. С ней сделался обморок. Алина поборола в себе страшное волнение… Осинский ничего не заметил… Но зато она, переломив себя, будто надорвала свои силы… и лишилась сознания.
Она твердо поверила, что все, рассказанное Осинским, относилось к ее отцу. Слишком много общего было в том, что он рассказал, с тем, что она знала.
И странная судьба! Узнать о себе, своем происхождении, о настоящем имени отца – только к тридцати годам… и от кого же? От случайно взятого по капризу любовника!.. И с этой минуты Алина часто потом думала с грустью:
– А может быть, и нет! Может быть, этот граф Велькомирский не отец мой, а другой, совершенно другой поляк, судьба которого только похожа на несчастную судьбу отца. А может быть, это именно он!.. И я графиня Велькомирская!.. Кто же это знает? И кто мне это скажет? И когда? И зачем?! Поздно!..
Прошло еще несколько дней, а все еще Алина была в нерешимости разлучиться с графом. Сколько раз упрекала она себя в том, что связала себя с Шенком, в том, что искренне созналась ему и в своем самозванстве, и в своих отношениях к Дитриху и Ван-Тойрсу.
– Не надо было сходиться с этим человеком, – думала она теперь. – Не надо было и обещать ему вернуться, чтобы начинать с ним какое-то темное предприятие.
И Алина будто забывала при этом, что если бы не Шенк, то она не могла бы даже и сойтись с Осинским, так как теперь давно уже сидела бы в тюрьме за долги.
Она забыла равно, как сначала относилась к Осинскому и предпочитала его сравнительно малым средствам – обещанные Шенком миллионы. А затем вдруг решилась на каприз!..
Теперь же она уверена была, что ее чувство к графу не каприз, а самое искреннее и серьезное чувство, ее первая настоящая и глубокая привязанность и, конечно, последняя.
Разумеется, Алина сама себя обманывала; между тем надо было решиться. Она откладывала разлуку всякий день, хотя готовила к ней своего друга.
Быть может, еще много времени прошло бы так, если б Шенк, наконец, не предъявил своих прав.
Алина жила первые дни безвыездно в доме графа, но затем стала выезжать с ним или одна, в сумерки и вечером, чтобы не попасть случайно на глаза тех, кому она заявила о своем отъезде на континент. Но главное ее опасение было в том, чтобы не встретить Ван-Тойрса или Дитриха.
Однажды, в сумерки, Алина одна выехала, по обыкновению, прогуляться по улицам Лондона. Доехав до Королевского парка, она вышла и пошла пешком, не спуская глаз с оставленного экипажа, так как женщине и одной здесь грозила всякая глупая встреча или какая-нибудь неприятная случайность.
Едва только Алина отошла на сотню шагов от экипажа, как раздался топот верховых… Всадники, господин и его берейтор, поравнялись с Алиной. Передний соскочил быстро с лошади и, передав ее сопровождавшему его берейтору, двинулся прямо к Алине… Все это произошло так неожиданно и так быстро, что Алина оторопела, потерялась и, готовая крикнуть о помощи, не двигалась с места как пригвожденная.
– Честь имею кланяться! Наконец-то я могу с вами побеседовать на досуге и наедине.
Это говорил Шенк.
– Ах, как вы меня… Слава богу!.. Как вы… – заговорила Алина почти радостно.
– Испугал?
– Да, испугали!
– Но, узнав меня, вы уже не считаете нужным бояться? – выговорил Шенк смеясь.
– Нет, я очень рада…
– Не лгите! Вы понимаете, зачем я за вами долго следил и теперь, наконец, накрыл, как птицу сеткой. Позвольте же узнать – когда вы намерены вернуться из отпуска и заняться делом? Или, может быть, вы не намерены вспомнить данное слово и нашли защитника, который поможет вам не исполнить обещанного?