Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида
Шрифт:
Итак, этот злой дух добился такого влияния на Маджида, что, по сути дела, управлял им и одновременно втайне раздувал огонь вражды между братьями и сестрами султана, чтобы укрепить свою собственную власть. В нашей семье одна ссора следовала за другой, знатными людьми страны пренебрегали или наносили им обиды, и в конце концов дошло до того, что народ стал громко высказывать свое недовольство. Нам повезло, что среди министров оставался по крайней мере один, который отчасти противостоял губительному влиянию Солимана и исправлял его ошибки. Но в остальных своих советниках Маджид не мог быть полностью уверен, и это облегчало задачу Баргашу, который развивал и поддерживал вражду к нему среди наших родственников и народа. Поскольку у Маджида была только одна дочь, а сыновей не было, Баргаш был его наследником. Два старших брата, Мухаммад и Туэни, были по-прежнему живы, но это ничего не значило:
На Востоке предполагаемый наследник престола всегда спешит стать правителем, не слишком задумываясь о чьих-либо еще правах, и при осуществлении своей честолюбивой мечты слишком часто забывает и о совести, и о справедливости.
Так вел себя и Баргаш. Ему не удалось взять власть в свои руки после смерти нашего отца, Сеида Саида, но он все же упрямо продолжал надеяться, и судьба стала благоприятствовать его планам после того, как он переехал в город вместе со своей сестрой Медже из Бет-иль-Мтони. Их дом находился напротив того, где жили Холе и я. Как только эти двое поселились через улицу от нас, между Холе и Баргашем возникла нежная дружба, и Баргаш иногда стал проводить у нас целый день. Медже была обижена и сказала об этом при свидетелях, в результате чего между ней и Холе возникло суровое отчуждение. Кончилось тем, что они при встрече делали вид, что не замечают одна другую. Хотя я была рада, что не нахожусь ни на чьей стороне в этой новой ссоре, рассерженные сестры все же втянули меня в нее одними лишь своими разговорами со мной. Моя близкая дружба с двумя моими племянницами, Шембуа и Фаршу, сблизила их с Баргашем, и они тоже вошли в наш союз. Они жили напротив нашего с Холе дома, а дом Баргаша был отделен от их дома узким переулком.
Главной задачей Баргаша было привлечь на свою сторону как можно больше знатных людей и племенных вождей. Арабы делятся на бесчисленное количество более и менее сильных племен, каждое из которых безоговорочно повинуется своему вождю. Поэтому естественно, что каждый принц стремится – открыто или, как бывает чаще всего, втайне – завоевать поддержку одного или нескольких таких вождей, чтобы иметь союзников, когда их помощь окажется нужна. Разумеется, в этих переговорах большую роль играют обещания повысить в должности. Ни одно племя никогда не покинет своего вождя, так велики верность и преданность арабов. Тот, кто умеет писать, пишет под своим именем название своего племени, и в мою полную подпись входит название маленького, но доблестного племени, к которому мы принадлежим, – лебу саиди. Сблизившись с несколькими местными вождями, Баргаш постепенно создал что-то вроде своего маленького двора, и это породило скандал. К тому же те, кто очень часто собирался в его доме, имели плохую репутацию: это было буйное и беспокойное сборище. Конечно, все достойные люди держались в стороне от его интриг и заговоров. Но все же нашлось много своекорыстных людей, разочарованных или жаждавших отомстить, которые были готовы помочь ему и десятки которых уже представляли себя назначенными на высокие должности или получившими тепленькое местечко или выгодные льготы; они думали о собственных интересах, а не об интересах своего покровителя.
Сторонников Баргаша становилось все больше, и план замышляемого восстания становился все определеннее. Если говорить коротко, они собирались захватить Маджида и провозгласить султаном Баргаша. В любом случае надо было готовиться к вооруженному столкновению. И они снова и снова сходились по ночам, до восхода луны или после ее захода, на сборища под председательством Баргаша. Повсюду царили лихорадочное возбуждение и всеобщее недоверие. Мы считали, что нас все время сторожат или выслеживают. Нам даже приходилось выполнять вместо служанок их работу, чтобы держать их подальше от себя и не позволить им узнать наши планы. Мы, женщины, перестали ходить в гости и редко принимали гостей. Напор Баргаша становился все заметнее и проявлялся все более открыто. Баргаш стал не каждый раз появляться на ежедневных приемах у султана и наконец заявил, что вообще отказывается на них бывать. А по традициям Занзибара это означало склонность к бунту против власти, и подданный, который упорно оскорбляет своего государя таким образом, подлежал наказанию. Теперь уже все должны были догадаться о враждебных намерениях Баргаша; правду говоря, он сам начал действовать так неутомимо, что сильно насторожил этим сторонников правящего государя и почти лишил себя надежды на успех своих планов захватить Маджида в плен.
Султан сделал последнюю попытку развеять мои заблуждения, пока не стало слишком поздно. Поскольку в этих обстоятельствах он не мог прийти ко мне сам, а я уже давно обходила стороной его дворец, он прислал ко мне с просьбой об этом одну из моих мачех, которую я любила. Он просил меня отказаться от участия в заговоре его врагов, которые просто используют меня и от которых я не могу ожидать никакой награды. Если же я по-прежнему буду упорствовать, я пожалею об этом, потому что в случае перестрелки мой дом не пощадят. Но еще до того, как я получила это предупреждение от своего благородного брата, я уже дала клятву верности Холе и претенденту на престол и чувствовала, что это торжественное обязательство меня связывает. Когда мачеха уходила от меня, по ее щекам катились слезы.
Хотя я была самой младшей из заговорщиков, из-за моего умения писать меня сделали чем-то вроде их главного секретаря, и я вела всю переписку с вождями. Тем не менее я была достаточно взрослой, чтобы чувствовать угрызения совести. Я вздрагивала от ужаса, когда мне приходилось заказывать пушки, порох и снаряды, которые убьют ни в чем не повинных людей. Но что я могла сделать? Нарушить свое слово и покинуть любимую сестру в час опасности? Нет, ни за что! Моя преданность Холе влияла на меня гораздо больше, чем все добрые чувства, которые я испытывала к ее брату. Он, сын абиссинки, очень талантливый человек, превосходит нас всех в проницательности и сообразительности. Он гордый, властный и надменный; трудно было не заметить в его характере склонность к насилию. Как мало его любили, видно по тому, что из всей семьи полностью перешли на его сторону только мы – четыре женщины и наш двенадцатилетний брат Абд иль-Азиз, находившийся под опекой Холе.
Несмотря на бдительность, с которой следили за нашими передвижениями, мы продолжали действовать как раньше, встречаясь иногда при очень опасных для нас обстоятельствах. Мы уже назначили день для открытого выступления, но вдруг дом Баргаша был окружен войсками. Мы ожидали, конечно, что с нами поступят таким образом, а это означало бы конец всем нашим надеждам. И действительно, министры и несколько других чиновников были за то, чтобы оцепить все три дома, но Маджид не дал на это своего согласия, потому что желал пощадить нас, женщин.
Нам пришлось полностью изменить наши планы. Было решено, что все сторонники Баргаша соберутся в имение Марсель возле столицы и займут там оборону. Это была неплохая мысль, поскольку Марсель легко можно было превратить в крепость, и он мог вместить несколько сот человек. В согласии с этим планом туда были отправлены оружие, боеприпасы и продовольствие; поблизости от Марселя были размещены солдаты. Предполагалось, что из этого нового агитационного центра восставшие будут вести пропаганду по всему острову. Мы напрягли свои силы до предела и благодаря этому быстро и успешно выполнили план. У нас отсутствовала казна, откуда можно было бы брать деньги для расходов, и потому каждый из нас внес сколько мог средств из своих собственных сбережений, а также не забыл предоставить достаточное число хорошо вооруженных рабов.
Закончив превращать Марсель в новое средоточие заговора, мы стали замышлять большой удар и в итоге решили похитить Баргаша из его дворца, чтобы он смог бежать в Марсель и сам управлять оттуда действиями восставших. Мы полностью осознавали, как велика опасность этого предприятия, но наша решимость довести его до конца была непоколебима.
В тот памятный вечер мы с Холе вышли из нашего дома в сопровождении большой свиты. На улице к нам, как было условлено заранее, присоединились наши племянницы и их служанки, и мы все направились к дверям Баргаша. Там наше шествие остановили солдаты, не знавшие, кто идет. Когда мне пришлось остановиться, я громко возмутилась таким необоснованным унижением и не признающим возражений тоном потребовала, чтобы они позвали своего капитана. Это было грубейшее нарушение обычая и этикета, но результат оправдал его: офицер был ошеломлен, когда Холе и я выступили вперед из процессии и подошли к нему. Мы начали ругать его в сильных выражениях за то, что он позволил своим подчиненным помешать нам. Сначала он потерял дар речи, потом пробормотал, что просит извинить его, и наконец освободил дорогу, уступая нашему настойчивому желанию увидеть арестантов. Он даже согласился, в ответ на нашу просьбу, предоставить нам довольно много времени для свидания.
В доме мы обнаружили Медже и Баргаша, почти обезумевших от волнения. Из окна они видели спор, исход которого означал для них успех или поражение. Но возникла новая трудность: Баргаш в своей мужской гордости не желал одеваться в женский наряд, и это затруднение было еще больше оттого, что у нас оставалось не так уж много времени. Наконец он позволил нам одеть себя так, что были видны только глаза, и маленького Абд иль-Азиза мы одели так же. Перед тем как отправиться в путь, мы помолились всемогущему Богу.