Принцессы немецкие – судьбы русские
Шрифт:
Строили на века. Но судьба распорядилась по-своему… Наводнения подмывали грунт, фундамент оседал (гранитных набережных тогда не было). Потом в церковный шпиль ударила молния. Начался пожар. На месте сгоревшего храма в 1782 году Екатерина и поставила памятник своему великому предшественнику, ставший одним из главных символов Петербурга. На скале-постаменте приказала написать: «Петру Первому – Екатерина Вторая». Эта надпись особенно раздражала Павла и Марию Федоровну: матушка будто разом вычеркнула из истории всех государей, правивших страной после Петра. Будто только она – его наследница. А она, именно таковой себя и ощущая (думается, по праву), почитала долгом воздвигнуть достойный храм во имя Исаакия Далматского. Место выбрала вблизи Медного всадника.
Составить проект поручила блистательному Антонио Ринальди. Проект Ринальди сохранился. В нем гармоничное сочетание величия и изящества. Екатерина проект утвердила, в средствах архитектора не ограничивала. Но будто злой рок тяготел над храмом. Ринальди успел возвести только стройные стены первого этажа, отделанные мрамором (как зодчий умел работать с этим благородным материалом, можно представить, глядя на Мраморный дворец, который он построил по заказу Екатерины для Григория Орлова). Неожиданно умирает Екатерина…
Павел Петрович тоже чтит память Петра, и ему как будто бы незачем уничтожать начатое матерью. Но собственная резиденция значит для него куда больше, чем выполнение прихоти давно почившего императора и совсем недавно покинувшей этот мир матушки. Весь мрамор, заготовленный для верхней части собора, Павел приказывает отправить на строительство своего замка, собор – достроить. Быстро и дешево.
Придворный архитектор Винченцо Бренна приказ выполнил. Надстроил мраморную церковь кирпичом, обезобразив начатое Ринальди. На это немедленно откликнулся известный своими проказами, стихами и остротами автор популярных в те годы комедий Александр Данилович Копьев:
Се памятник двух царств Обоим столь приличный: Основа его мраморна, А верх его кирпичный.Павел был оскорблен. По его приказу Копьева в тот же день забрили в солдаты. Сразу после воцарения Александр Павлович вернет незадачливого поэта в Петербург, среди тысяч таких же несчастных, пострадавших от гнева Павла. При Александре I начнут возводить новый Исаакиевский собор, при Николае I продолжат, а завершат строительство только через 40 лет, при Александре II. Но это уже другая история.
А пока вернемся к Михайловскому замку. Если верить легенде, мысль о его постройке была внушена Павлу Петровичу не кем-нибудь, а самим архангелом Михаилом. Однажды солдату, стоявшему в карауле при Летнем дворце, явился в сиянии прекрасный юноша и сказал оторопевшему часовому, что он, архангел Михаил, приказывает идти к императору и передать, чтобы на месте этого старого дворца был построен храм во имя архистратига Михаила. Летний дворец Елизаветы Петровны был местом примечательным: именно здесь родился Павел, именно здесь у Екатерины отобрали новорожденного сына, а ее оставили одну, не подав даже стакана воды: выживет – выживет, нет – на нет и суда нет.
Солдату попасть к императору не было никакой возможности, поэтому он доложил о чудном видении по начальству. Когда весть дошла наконец до Павла, тот ответил: «Мне уже известно желание архангела Михаила; воля его будет исполнена».
Ответ находчивый. А то ведь невольно возникает вопрос: с чего бы это архангелу сообщать о своем повелении через какого-то безвестного солдата, когда можно сказать прямо императору?
Проект замка разработал сотоварищ Павла по масонской ложе, Василий Баженов, но эскизный план был намечен самим Павлом Петровичем. Руководить работами он поручил Винченцо Бренне. В день закладки замка на место, где недавно стоял Летний дворец, приехала царская чета в сопровождении придворных и иностранных посланников. Государь был встречен всем столичным духовенством. Подошли к мраморному монолиту, на котором было высечено: «В лето 1797, месяца февраля в 26 день, в начале царствования государя императора и всея России самодержца Павла Первого, положено основание зданию Михайловского замка его императорским величеством и супругою его государынею императрицею Мариею Федоровною». По обеим сторонам камня стояли столы, на которых на серебряных блюдах лежали серебряные лопатки с именами их величеств, известка, яшмовые камни в форме кирпичей с вензелями императора и его супруги, серебряный молоток, золотые и серебряные монеты, которые вместе с закладными камнями предстояло положить в основание замка. Императрице известь подавал сам архитектор Бренна.
Во внешних почестях Марии Федоровне отказано не было, она была рядом с мужем во время события, которое так много для него значило: замок должен был воплотить его представления о величественном, прекрасном, нерушимом. Казалось, общее дело, общая мечта снова сблизила их, объединила. Но как только церемония была окончена, Павел отправился к фаворитке. Можно представить, что пережила Мария Федоровна, когда император приказал архитектору покрасить стены замка в красный цвет, а для образца при составлении краски использовать перчатку фаворитки.
Императрице в новом замке были предназначены достойные покои. Но могло ли это радовать, если она знала, что из спальни мужа потайная винтовая лестница ведет в комнату фаворитки? В комнате этой сейчас кабинет одного из научных сотрудников музея, блестящего знатока Павловской эпохи. Мне как-то случилось на некоторое время остаться в этой комнате в одиночестве. Впечатление, надо сказать, незабываемое: какие-то странные шорохи, звуки осторожных шагов по лестнице. Вдруг шаги замерли, будто кто-то остановился перед дверью. Чего он ждет? На цыпочках, не издав ни звука, подхожу к двери, распахиваю – никого… Когда рассказала хозяину кабинета, он ничуть не удивился: «Говорят, тень Павла Петровича так и не покинула своего любимого замка…»
А строили замок с лихорадочной поспешностью. Требование императора работать как можно быстрее не могло вызвать даже робких возражений: во-первых, потому, что за любое возражение можно было жестоко поплатиться; во-вторых, веление архангела Михаила надо выполнять неукоснительно, какие уж тут споры. И выполняли. С должным рвением. От двух с половиной до шести тысяч рабочих трудились день и ночь.
К концу 1800 года строительство вчерне было закончено. На 8 ноября назначили одновременное освящение замка, его церкви и памятника Петру. Государь и великие князья ехали от Зимнего дворца верхом, императрица, великие княжны и первые чины двора – в роскошных церемониальных каретах. На всем пути к новой резиденции были выстроены войска, колокольный звон всех столичных храмов сопровождал торжественную кавалькаду.
Надпись на фризе главного входа: «Дому твоему подобает святыня Господня на долготу дней», казалось, гарантирует долгую и счастливую жизнь в новом дворце. Кто мог знать, что жить хозяину замка оставалось чуть более четырех месяцев (а с момента окончательного переселения в замок – всего месяц и 12 дней).
Переселение это состоялось 1 февраля 1801 года. Но дворец еще не был готов к приему людей: стены не успели просохнуть. Их наскоро украсили деревянными панелями, скрывшими на короткое время следы сырости, но она не замедлила выступить из щелей. Живопись, сделанная по свежей штукатурке, сразу начала стираться. Едкий запах, исходивший от стен, по которым текли негашеная известь, масла и лаки, мешал дышать. Во время бала, устроенного по поводу переселения в новую резиденцию, густой пар, наполнявший комнаты, не давал людям узнавать друг друга, несмотря на обилие свечей. Локоны дам размокали, повисали неопрятными прядями; пудра и румяна, расползаясь по лицам, уродовали придворных красавиц. Все, кому пришлось поселиться в замке, были в отчаянии: прихоть императора ставила под угрозу их здоровье. Но никто, а уж тем более Мария Федоровна, с которой супруг обходился со все нарастающей грубостью, не смели сказать и слова, вынуждены были улыбаться, будто бы разделяя радость Павла Петровича.