Принцип Троицы
Шрифт:
Просмотр видеокамер супермаркета показал, что они действительно отъехали со стоянки в одинадцать. На переднем сиденье видеокамера зафиксировала пассажира: мужчину в белом пиджаке, старательно скрывающего свое лицо. Подозреваемые заявили, что понятия не имеют, кто это, и был ли он с ними. Денис решил рассказать следователю, о встрече Дины в парке с незнакомцем в белом, не сумевшем ее загипнотизировать:
— Может быть, их он смог? — предположил Соболев в разговоре с Руслановым.
— Вы что, верите в это? — скептически поморщился следователь. — Я склонен верить только в то, что увидел сам.
— До некоторых
Глава VII. Неисповедимые пути
Всю ночь и утро Виктор провел в лаборатории, многократно просматривая записи исследований о камнях. От анализа данных уже плясали чертики в глазах. Казалось, главная мысль витает где-то рядом — протяни руку и поймаешь, но нет — она ускользала. Виктор понял, что для создания прибора, способного на расстоянии обнаружить источник электромагнитного поля, ему не хватает знаний. Или дерзости. Каждая лишняя минута — непозволительная роскошь. Кто знает, что грозит Дине сейчас? Жива ли она? Как он мог уйти тогда на зачет… какой-то дурацкий зачет и оставить ее одну? Ведь ясно было, что она в опасности.
За окном сизые тучи сгущались в небе, заволакивая голубое пространство. Внизу в университетском парке толпилась молодежь, особенно пестрая на фоне темного неба. Миллер достал из стола старую записную книжку. Необходим был совет, трезвое слово нестандартно мыслящего человека. Виктор быстро нашел имя «Ракитин», но сразу номер не набрал — не мог переступить через себя. Наконец, решился.
— Алло, — услышал он подхриповатый голос.
— Василий Игнатьевич, здравствуйте. Это Виктор Миллер, — напряженно сказал физик.
На том конце послышался тяжелый вздох, и после небольшой паузы ему ответили не слишком приветливо:
— Чем обязан?
— Я хотел бы принести извинения, — начал Виктор.
— Поздновато…
— Да, возможно. Нет, наверняка, поздно, — поправился Виктор, от волнения у него перехватило горло.
— Это все? — собеседник явно хотел прекратить разговор.
— Нет. Мне нужна ваша помощь.
— Интересно, — съязвил хриплый голос. — Ты думаешь, что я помогу тебе?
Виктор, невзирая на самолюбие, не отступил:
— Василий Игнатьевич, я виноват перед вами. Я понимаю, для вас я — предатель, и, поверьте, я уже наказан. Серьезно наказан.
— Мне это не важно, — произнес тот, готовясь положить трубку.
— Постойте, Василий Игнатьевич! Позвольте договорить. Я бы не осмелился просить у вас помощи для себя лично, но в большую беду попал очень хороший человек, гораздо лучше меня. И я… я не могу помочь! А вы, наверное, сможете.
На том конце молчали. Виктор с необычным для него жаром продолжил:
— Мне очень нужен ваш совет! Позвольте приехать к вам. По телефону все рассказать невозможно!
— Что ж, приезжай, — неохотно согласился Василий Игнатьевич, интонацией давая понять, что эта встреча будет для него не самой
— Спасибо большое! — с облегчением произнес Миллер. — Я буду у вас через час-полтора.
— Ладно.
Виктор бросился на пригородный вокзал и успел сесть на электричку за минуту до отбытия. Электропоезд тронулся, покачивая полупустой вагон. В противоположном конце устроились бабушки, обвешанные кошёлками, и старик в мятых трико с ведрами и лопатой. Они громко обсуждали садово-огородные проблемы. Напротив Миллера села молодая женщина с кудрявой девочкой лет четырех. Малышка долго изучала его огромными зелеными глазами, а потом вдруг серьезно спросила:
— Дядя! Ты почему такой грустный?
Мать зашептала на ушко: «Не приставай к дяде! Может быть, ему плохо».
Но девчушка встала и протянула ему книжку с картинками:
— Возьми сказки! Они хорошие!
Виктор печально улыбнулся ей, но книжку не взял:
— Моя сказка плохо кончается.
— Маша, иди сюда! — требовательно позвала мать. Девочка вернулась к ней и забыла о Викторе. Он прислонил горящую голову к холодному стеклу вагона, вибрирующему от движения поезда, и закрыл глаза. На него нахлынули воспоминания о последней встрече с Василием Игнатьевичем, и вместе с ними всплыло чувство вины, едкое, как щелочь.
Василий Игнатьевич Ракитин был его преподавателем в университете и учителем в жизни когда-то. Нет, он не рецензировал и не руководил кандидатской Миллера, сердечный человек относился к Виктору по-отечески. Видя в молодом ученом «Божью искру», Ракитин всеми способами стремился привить ему смелость решений. И, с детства лишенный внимания отца, Виктор ценил это. Оба увлеченные наукой, они беседовали часами, споря и ругаясь, часто не совпадая во мнениях, но порой понимая друг друга с полуслова. Одно смущало Виктора: Ракитин мог вслух при всех рассуждать о Боге и о необходимости учитывать ментальные энергии в физике. Вся кафедра сначала потихоньку посмеивалась, но потом приступила к агрессивным действиям, когда Ракитин решил открыто проверить «ненаучную» теорию физического вакуума, известную как «Теорию торсионных полей», и даже принялся доказывать, что физики Шипов и Акимов, против которых ополчилась РАН, все же во многом правы. Байбаков, новый ректор, открыл настоящую войну «псевдонаучной ереси», стремясь выгнать «инакомыслящего» из стен университета. Виктор только что защитил диссертацию и на местные интриги внимания не обращал. Он считал себя выше этого. Перед ним маячила командировка в Швейцарию, и Виктор мысленно уже был там.
А затем на заседании научного совета, когда Байбаков, не стесняясь в выражениях, обвинил Ракитина в невежестве и фальсификации данных, Миллер промолчал, хотя кто, как не он, знал, что ни о каком подлоге и речи быть не могло. Василий Игнатьич так «горел» своей теорией, что сутками проверял и перепроверял каждую запятую, любой результат экспериментов. Но, отводя глаза от вопрошающего взгляда Ракитина, Миллер не сказал ни слова в защиту и при голосовании за исключение «еретика» из состава научных сотрудников, Виктор только «воздержался». Собрание окончилось, и Ракитин с пергаментным лицом покинул зал. Проходя мимо покрывшегося пятнами Миллера, он отшатнулся от него, как от прокаженного. В тот момент Байбаков похлопывал новоиспеченного доцента по плечу, вещая во всеуслышание: