Принятие
Шрифт:
– Повтори, пожалуйста, что сказала тебе ма… похожая на маму особь, – просит меня Арх, и я послушно повторяю.
Я повторяю, надеясь на то, что мне все показалось, привиделось, но щупальца его опадают, и я уже знаю, что это значит – учитель грустит. И все вокруг меня грустят, потому что это правда. Я осознаю, что это правда, и опять плачу, просто не желая возвращаться туда, где уже точно никому не нужна, ведь мама меня… ведь она…
– Нам надо учить малышку выживать во враждебном мире, – вздыхает Арх. – Безумно тяжело видеть это и не мочь вмешаться.
– Учитель, получается, что в том
– Да, – кивает он, согласно взмахнув тем щупальцем, что справа. – Нарушение основных законов.
– А что это значит? – спрашиваю его я.
Они мне объясняют что-то о правилах и законах, но я совсем не понимаю их, слишком много сложных слов. При этом Арх говорит, что обо мне скорей всего позаботятся, поэтому мне нужно привыкать к себе в «новом качестве». Ничего не поняв, я тем не менее киваю, потому что во сне я хорошая девочка, а «там» – еще не знаю. Краха говорит, что я хорошая, а она просто лучше знает, поэтому я ей верю.
Единственное, что я смогла понять, – скоро все закончится, и я окажусь в каком-то другом месте, если выживу, конечно. Надо только немного подождать, и тогда все будет хорошо. А еще Краха повторяет, что я могу быть в совсем ином месте, и тогда они меня не найдут, а чтобы нашли, надо представлять «звездолет», когда все закончится. Я обещаю, что постараюсь, хотя не понимаю совершенно ничего из сказанного мне.
Мне кажется, что от разговоров с Архом я немного старше становлюсь, но этого, конечно, не может быть. Он говорит мне, чтобы я не думала о сказанном мне тетенькой, похожей на маму, потому что могу сойти с ума, а тогда я не смогу в сны ходить и останусь совсем одна. Поэтому мне нельзя с ума сходить, а прямо сейчас надо просыпаться, что я и делаю. Я могу немного управлять этим – просыпаться или нет, но только немного. Открыв глаза, я вижу дядечку. Он одет в черный костюм и смотрит на меня так, как будто я не тут.
– Здравствуй, Алена, – произносит этот дяденька, садясь рядом с кроватью моей. – Олег Петрович оставил указания на случай, если с ним что-то случится.
– Какие указания? – не понимаю я, потому что переход ото сна к разговорам слишком резкий. Чуть погодя понимаю: папа оставил какие-то указания на случай, если он… если его… если мама…
– Так как ты осталась одна, – не отвечает он на мой вопрос, – то для тебя будет подобран очень хороший интернат. Одежда, принадлежности и коляска также будут оплачены из денег, выделенных на этот случай.
– Коляска? – не понимаю я.
– Твои ноги ампутированы, – поясняет он мне, а затем, заметив, что я не поняла, поясняет: – Их нет.
Где-то внутри себя я кричу, просто вою оттого, что это оказалось правдой, но само тело почему-то совсем не хочет устраивать истерику. Мне уже все равно, хотя и непонятно почему. А дядя рассказывает, что денег у папы много, хватит на то, чтобы у меня было все самое лучшее. А зачем мне папины деньги, если… если его нет?
– А мама? Она тоже ам-пу-ти-ро-ва-на? – по слогам произношу я незнакомое сложное слово.
– Тоже, – кивает он и затем начинает мне рассказывать о том, что скоро придет за мной тетенька, чтобы забрать туда, где все незнакомое. В мой новый дом.
Наверное, если бы не Краха, я бы точно умерла. Потому что все, что происходит сейчас, мне кажется просто страшным сном. Я не могу понять, в чем дело, почему все так изменилось, но мне представляется, что меня все еще обнимает эта волшебная тетя, отчего мне совсем не страшно. Я не хочу думать о том, что все происходит со мной на самом деле! Не хочу! Не хочу!
Я много плачу, когда меня не видят. Почему-то мне не хочется, чтобы чужие дяди и тети видели мои слезы, потому что им все равно. Я же не стремлюсь чего-то добиться, не желаю жалости, мне просто страшно и грустно. Если бы не Краха, было бы еще и одиноко, но я просто чувствую ее щупальца постоянно, и от этого успокаиваюсь – я не одна. Я совершенно точно не одна, потому что там, где-то далеко, меня любят. И сейчас, когда папа… папы больше нет, я осталась совсем одна.
Я боюсь этого нового, неизвестного мне мира, не желая в нем оставаться. За это время в больнице я уже, кажется, тысячу раз пробовала сделать этот самый «управляемый переход», но ничего не выходит. Просто совсем ничего, хотя я, наверное, знаю почему. Скорее всего, перейти может только хорошая девочка, а хорошая я только во сне. Ну раз та тетенька, похожая на маму, так сказала, значит, здесь я плохая девочка, вот и не получается…
Страшные люди
Я привыкаю к коляске. Она удобная, да и помогают мне. Колеса сделаны так, что мне несложно их крутить руками, а еще меня учат пересаживаться, мыться, ухаживать за культями и за собой. Сначала я много плачу от этого, но, наверное, я это заслужила, став плохой девочкой, ведь хорошая я только когда сплю. Мамочки больше не будет, так сказал тот дядя в черном, и папочки тоже. Теперь мне надо учиться быть одной, потому что Краха у меня есть лишь во сне. Она старается сделать так, чтобы я не плакала, разговаривает со мной и обнимает.
Эта тетя появляется через неделю. Она входит в палату, глядя на меня странно. На лице у нее улыбка, но глаза какие-то непонятные, она будто ждет чего-то хорошего, но оно все не наступает. Я уже одета, и платье заправлено так, чтобы не видеть, что от ножек осталось, потому что это плакательно очень.
– Тебя зовут Алена, – говорит эта тетя. – Меня – Варвара Александровна, я воспитательница интерната «Летняя радуга».
– Здравствуйте, Варвара Александровна, – здороваюсь я, как хорошая девочка, потому что вдруг она не знает, что я плохая?
– Ты пойдешь со мной, – информирует меня Варвара Александровна. – Твое пребывание оплачено.
Я понимаю, что меня не спрашивают, к тому же не очень хорошо понимаю, что она говорит. Но тетеньке воспитательнице все равно, что я думаю, потому что она командует мне следовать за ней. И вот я еду по коридору, прощаясь с медсестрами, смотрящими на меня с жалостью. От этой жалости мне просто больно, хочется, чтобы она пропала, исчезла, но с этим я ничего не могу сделать.
Мы спускаемся вниз и попадаем в микроавтобус. Меня пересаживают в кресло, а потом дяденька какой-то забирает коляску. Варвара Александровна совсем ничего не говорит, но стоит нам поехать, оборачивается ко мне. У нее какое-то злое, по-моему, лицо, а глаза, как у мамы. Ну у той тети, которая похожа на маму.