Природа. Человек. Закон
Шрифт:
Не менее нелепо предположение и о степной экспансии. Даже в засушливых степях казахстанского Приишимья существуют значительные лесные массивы (о чем, кстати, сторонники гипотезы о климатическом факторе сдерживания распространения лесной растительности старательно забывают). И ни тот, ни иной биогеоценоз не покушается ни на территорию, ни на суверенитет другого.
Словом — степь органичное, полноценное и равноправное естественное образование, ничуть не менее необходимое Природе, чем лес. Нет у нее комплекса неполноценности, а поэтому и экспансионистских планов она не лелеет.
Вот зачем она необходима Природе, сказать трудно. Разве для того, чтобы приучить человека в поте лица добывать хлеб свой, да дать ему надежного и трудолюбивого помощника — лошадь? Но это слишком уж «антропное» предположение похоже на уверенность ребенка, что бабушка существует для того, чтобы приносить ему конфеты.
Не ясно и само происхождение
Более стройна и строга концепция влияния мощных климатических факторов на образование степных зон. Она учитывает влияние на климат множества значительных постоянных природных явлений: устойчивых центров высокого и низкого атмосферного давления и связанных с ними направлений господствующих ветров, уровня солнечной радиации и ее длительности, градиента континентально-сти — удаленности от влажной теплоты океанических вод и других геофизических причин. Однако и эта концепция объясняет скорее факт разделения степного единства на отдельные экосистемы и биогеоценозы, чем проясняет вопрос возникновения степей в природе.
Удивительно и замечательно то, что где бы, на каком бы континенте ни находились степи — в Австралии или Евразии, в Африке или Америке, — все они схожи и по ландшафту, и по стандартному набору составляющих экосистемы — луговых, настоящих, засушливых и сухих степей, и даже, при всем различии видов трав на разных континентах, растительность так поразительно схожа, что, пожалуй, тувинец вполне может почувствовать себя как дома в пампе, а индеец в австралийском даунленде.
Луговая степь, описание которой мы уже приводили, с точки зрения специалистов по степям, вовсе не является настоящей степью. Впрочем и то, что они именуют настоящей, по их мнению, тоже еще не настоящая степь: уж очень много еще, считают они, встречается в ней мезофитов — растений, любящих умеренную влажность. Только при виде засушливых степей душа фанатично влюбленного в степи специалиста приходит в неистовый восторг.
Засушливая степь «характеризуется заметным уменьшением доли участия в степном травостое влаголюбивого разнотравья. Оно образует фон лишь ранней весной в апреле-мае, пользуясь тем достатком влаги, который оставила после себя прослезившаяся зима. В эти дни засушливая степь еще может тягаться по красочности с луговой и настоящей. Она усеяна цветами прострела, ирисов, оносмы, ветреницы, адониса. Чуть позднее цветут шалфей, зопник, вероника и ряд других представителей разнотравья. Однако уже в середине июля они полностью уступают степную сцену ксерофитным дерновинным злакам. Их количество в составе травостоя по сравнению с настоящими, а тем более с луговыми степями возрастает в несколько раз. Важные позиции в засушливой степи занимают украинский ковыль на Восточно-Европейской равнине, ковыль Коржинского и тырса в азиатской части континента. С ковылями соперничают типчак и тонконог. Появляется ксерофильное разнотравье из сложноцветных и маревых. Особенно настойчиво укореняются полыни, грудницы, лапчатки, обладающие глубоко проникающей корневой системой с мощным утолщенным центральным стержнем. Он играет, с одной стороны, роль мощного насоса для подъема влаги с больших глубин, а с другой — сам способен удерживать большие количества дефицитной влаги в своих тканях» (Мордкович В. Г. Цит. соч., с. 34.).
Чем дальше от влажного дыхания леса, океана и морей, чем суше становится климат и почва, тем беднее видовой состав растительности, да и сами травы все реже и реже заполняют пространства земли. Вот засушливую сменяет сухая степь, где нет уже места влаголюбивым мезофитам лугов, да и засухоустойчивые ксерофитные злаки угнетены, прижаты сухим палящим зноем к почве: так им легче сохранить драгоценную влагу. «Характерный элемент растительного покрова сухих степей — так называемое седое распластанное разнотравье.
Как-то ехал один из нас по казахстанской степи в конце апреля. Впрочем, «ехал» не то слово — наш вездеход буквально плыл прямо по степи среди необозримых просторов, сплошь залитых водою «прослезившейся зимы» (Мордкович В. Г. Цит. соч., с. 35.).
Воды было немного, всего-то на добрую пядь, но разлившись по ровной, как пол, степной поверхности, она создавала впечатление неоглядного, на сотни километров протянувшегося во все стороны спокойного и глубокого озера. Даже тундра с ее избыточной влагой весеннего половодья выглядит куда жизненнее: там хоть холмы и увалы вздымаются над водою, выглядывает кружево веток карликовых березок, по взгоркам шныряют лемминги, песцы, куропатки, а то и полярная сова торчит неподвижным, но вполне живым кульком. Здесь же наблюдалась полнейшая безжизненность, только косые волны в кильватере нашего вездехода расходились широко в стороны, нарушая зеркальную гладь.
Так и осталась бы в памяти степь как безжизненная пустыня, если бы в тот раз не довелось вернуться по той же дороге недели через две. Это было совсем новое, незнакомое место: в удивительно прозрачном воздухе во весь окоем расстилался нежно-изумрудный пышный ковер. Высоко в небе медленно, лениво кружила большая птица — коршун, а может быть, беркут, издалека без бинокля не разберешь. А на большом, диаметром метров в двадцать, приплюснутом пригорке, возведенном сотнями поколений сурков среди плоской степной поверхности, столбом возвышался толстый страж, зорко посматривая и в округе и в небо. Чуть появится опасность — резкий свист оповестит все население сурчиной большой колонии: «Прячься!», и сам страж с поразительным проворством нырнет в нору. Тот, кого тревожный сигнал застает далеко от норы (хотя ни сурки, ни суслики далеко от нор своих в общем-то не отходят), мгновенно распластывается на земле и замирает: даже зорчайшим глазам орла не различить на бурой почве бурую шкурку вжавшегося в землю зверька. А если к норам приближается лиса или корсак, сурки, суслики да и другие грызуны-норники, спешно затыкают основные ходы земляными пробками. Побродит-побродит лисичка, принюхиваясь, не несет ли из какого хода вкусным сурчиным духом, ничего не принюхает, а раскапывать наобум себе дороже станет, да и уйдет не солоно хлебавши в надежде где-нибудь застать врасплох свой обед.
Взмыл в воздух и завис, затрепетал, как подвешенная на резинке игрушечная птичка с крыльями на пружинках, степной жаворонок, залился нескончаемой однообразной и чарующей — так бы и слушал часами! — трелью. Мелкими перебежками, словно солдат под шквальным огнем противника, пригибаясь к земле, спешит по своим делам перепелка. А далеко-далеко, у самого края земли, будто паря над низкими травами, бежит на длинных и сильных ногах дрофа.
Окунувшись в этот полный жизни и движений мир, как-то забываешь, что это сухая степь. Но пройдет еще две недели, и она напомнит сама, что совсем недаром носит это имя.
Под палящим зноем, без капли дождя, выцветет, порыжеет некогда роскошный ковер, грызуны будут выходить питаться только ранним утром да в вечерних сумерках, когда спадет жара, остальное время они проводят в прохладных глубоких норах. Даже мелкие птицы — жаворонки, перепелки и другие на день скрываются в сурчиных и сусликовых норах. Раскаленной, безжизненной, пустынной кажется сухая степь в начале и середине лета.
Только тут начинаешь понимать, почему восточная поэзия столь восторженно воспевает весну. В умеренных широтах, в лесной полосе весна не самое лучшее время года — только преддверие, довольно грязное и холодное преддверие к красочному буйству лета, к теплым, пронизанным мягким солнцем долгим безмятежным дням. И уж настоящая необузданность радостных красок наступает осенью. Недаром Пушкин больше всего любил «в багрец и золото одетые леса», недаром в русской поэзии осенние мотивы преобладают над весенними.