Природа. Человек. Закон
Шрифт:
Если уж такая, по общему мнению, глупейшая птица додумалась, что сообща, пусть даже ценою самопожертвования одних братьев ради другого, легче добиться успеха, то почему бы отказывать в сообразительности умненьким елочкам? Нет, серьезно, вы вправду считаете, что все погибшие елочки — жертвы жестокой красавицы?
Конечно, веских доказательств сознательного самопожертвования елочек (а у индюков оно — сознательное?) у нас нет. Как, впрочем, нет и никаких совершенно ни у кого доказательств жестокого умерщвления бедных сестричек выросшей красавицей. И если у людей может существовать множество этических взглядов на одно и то же явление, то этический принцип Природы един: в первую очередь — сохранение Жизни,
Как это ни странно (а может быть, как раз и не странно), но чем более развито сознание живых существ, тем более они подвержены нарушению этого этического принципа Природы. Дельфинья стая, заслышав зов попавшего на мель сородича, спешит ему на помощь и — вся погибает на отмели. Менее интеллектуальные морские существа, рыбы например, получив тревожный сигнал, бросаются во все лопатки (хоть лопаток у них и нет) прочь от опасного места. У первобытных человеческих племен драка своего с чужаком чаще всего перерастала в кровопролитную войну между племенами. Да и давно ли в русских деревнях на ссору двух сорванцов разных сел сбегались с обеих сторон мужики с дрекольем, утюжа и увеча, а иногда и убивая друг друга?
Так что можно считать, что елочки по своей умственной недоразвитости предпочитают густо заселить пригодное для жизни место с тем, чтобы не дать никому, кроме особи своего вида, вырасти единственной красавицей, способной продолжить жизнь вида в веках. Это они укрывают свою единственную от всех напастей и невзгод, от посягательств на ее жизнь всех других видов деревьев ценою своих жизней. Но ведь стоит того!
Постепенно, одна за другой, окончив свой жизненный путь естественным угасанием, выпадут в нашем лесу все сосны. Их места займут елочки. Кстати, жизненная сила ели удивительна. Теневыносливые, они могут и до 80-100 лет расти под сплошным пологом леса. Впрочем, расти — слишком сильно сказано. За сотню лет иная и вырастет-то метра на полтора-два в высоту да нарастит стволик чуть толще большого пальца. Зато дождавшись своего часа, когда над ней небо очистится, стремительно потянется ввысь, раздобреет и станет вполне пышной и высокой красавицей.
Так на смену зрелому смешанному хвойному лесу придет климаксный биогеоценоз ели. И она уже не уступит этого места никому, будет жить и жить, возобновляясь подростом всех тех же елочек.
Пока не случится самое для нее страшное. Сплошная вырубка. Или пожар.
«Все леса подлежат охране от пожаров, незаконных порубок, нарушений установленного порядка лесопользования и других действий, причиняющих вред лесу…»(Основы земельного законодательства Союза ССР и союзных республик, ст. 46).
Вообще-то в естественных условиях пожары случаются. Но столь редко, как в наших условиях выигрыш ста тысяч по трамвайному билету. Чаще всего виною его становится человек и более всего «любители природы» — грибники, охотники-непрофессионалы и другие романтики, обожающие провести ночь у костра.
Под охотничьи байки, туристские песни и мечты о полной трехведерной корзине белых грибов ночь проходит быстро. Не успеешь оглянуться, как уже ползет рассвет. Пора, пора! Встать на добычливое место еще до первых проблесков зорьки, рассыпаться по еще сумеречному лесу, чтобы тебя не обскакали другие грибники, не выхватили прямо из-под носу те белые, о которых мечталось, уйти в дальние синие страны, сгибаясь под тяжелым рюкзаком — пока не наступил дневной зной. Скорей, скорей, кто там копается? Да брось ты его, сам погаснет: видишь, еле тлеет!
А тлеть костер может и день и два. Тлея, может поползти дальше и дальше. Или подует небольшой совсем ветерок, взметнет пламя, которое дотянется до сухой травы, до заготовленного и оставшегося лишним
И — все. Мини-кипарис, окруженный невидимым облаком своих эфирных масел, вспыхнет синим пламенем. Как факел в руке Герострата. Пламя быстро доберется до тонких сухих нижних веточек ближайшей ели, вспыхивающих ничуть не хуже пороха. И пойдет гудеть в еловой хвое, перебрасываясь с одного дерева на другое с неимоверной быстротой. Даже в тихие безветренные дни самый страшный лесной — верховой — пожар распространяется по округе со скоростью сорока километров в час.
Звери и птицы лесные, особенно ближайшие к очагу загорания, не успевают даже оглянуться, как огонь настигает их. Корчатся в огне муравьи и зайцы, ежи и лоси, кабаны и землеройки — все живое, даже быстрокрылые птицы. Они и могли бы улететь, но материнская тревога, материнская любовь, материнское сердце не позволяют им оставить беспомощных птенцов в беде.
Даже те звери и птицы, что были далеко, что загодя почуяли опасность, практически никогда не могут избежать печальной участи. Да, у зайцев, волков, кабанов достаточно быстрый бег, чтобы обогнать пламя. Но — сколько они могут бежать так? Час, два, день, наконец. Пожар может распространяться на сотни и тысячи квадратных километров и неделю, месяц беспрестанно, неумолимо разбегаться со скоростью курьерского поезда. И застигает их, выбившихся из сил, даже самых быстроногих, даже самых выносливых.
Конечно, некоторая часть животных спасается на обширных пространствах болот, в заболоченных поймах рек и ручьев. Но это — только спасение от гибели в огне. В уничтоженных, выжженных местах, где некогда стояли леса, они все равно погибнут. От голода. От холода — потому что укрыться негде. От болезней, набросившихся на ослабленный организм.
Так на месте живого биогеоценоза образуется мертвая гарь. Черные, обуглившиеся деревья лежат на земле вперехлест, одно на другом, так, как застала их смерть. Черные, обуглившиеся стволы, оставшиеся на корню, вздымают к небу обожженные, покалеченные ветви, словно взывают: «За что, Господи?!» Недолго и им стоять — чуть посильнее ветерок и мертвые корни вырвутся из выжженной почвы, свалится дерево на груду мертвых тел своих собратьев.
Все мертво. Не щебечут, не шмыгают птицы: насекомые и растительность сгорели, питаться им нечем, и те, что уцелели, перебрались в другие места. Не бегают, не ползают зверьки и звери. Не шелестит листва, не колышется хвоя.
Бобровые плотины давно разрушились. Бобры, если не погибли в огне, ушли в обильные кормами и водою места. Потому что ручьи и речушки также пересохли: лес уже не задерживает снега, не собирает большую часть осадков.
Высыхают и болотные пространства: ветер, некогда гулявший только над вершинами сосен и елей, теперь сквозит вовсю над землей, выдувает, выгоняет влагу подальше от этих мест. Мелеет озеро. Луга, недавно еще славившиеся пышным разнотравьем, поля, где весело колосились хлеба., оскудели. Окрестные крестьяне чешут в затылках, глядя на небо, клянут треклятую засуху.
Годы и годы, иной раз десяток лет пройдет, прежде чем над мертвой гарью поднимутся первые посланцы Природы, исправляющей содеянное неразумием человека. Взметнет вверх свои розовые пирамидки цветов иван-чай, образуя густые заросли. Разрастется, покроет многие места сплошной темной зеленью крапива, вырастет жесткий, колючий татарник, раскинут свои солнышки одуванчики. Десятки лет будут они удобрять своими телами превращенную пожаром в золу, выгоревшую почву. Разрастется малинник, начнут тянуть свои тонкие живые веточки к солнцу прутики березок, осинок, а на влажных местах — ивняка и ольхи. Запорхают бабочки, зажужжат жуки и шмели. Вновь пронижут всю почву микроорганизмы, нематоды, дождевые черви и улитки.