Природа. Дети
Шрифт:
На формирование героя повести «Ленька Пантелеев» огромное влияние оказали бывшая горничная, большевичка Стеша и организатор деревенской бедноты романтик Кривцов.
На героя «Швамбрании» Кассиля впечатление, много определившее в его отрочестве, произвела встреча с комиссаром Чубарьковым.
Подлинные воспитатели пятнадцатилетнего Бориса Горикова, героя «Школы» Гайдара,— большевик Галка, пожилой боец Чубук и командир отряда, сапожник, «навек ударившийся в революцию», Шебалов.
Можно было бы долго продолжать этот список, включив в него тех, кто укреплял веру в добро и справедливость у «Мальчика у моря» Дубова, управдома и милиционера из рассказа Шарова «Севка, Савка и Ромка» и еще многих и многих.
У всех этих людей общие свойства: душевная щедрость; ясность общественной позиции;
бережная, уважительная внимательность к внутреннему миру детей и подростков;
чутье к их индивидуальности, к их внутренним потребностям — и ни малейшего проявления превосходства или снисходительности в общении с детьми.
Короче, это люди высокой душевной культуры. Она и определяет в первую очередь качества воспитателей, в том числе профессиональных педагогов.
Мать Сережи душевной культурой обделена. Коростелев ею обладает. Образ его, как воспитателя, разработан детально и до последней черты психологически достоверен. Коростелев — правофланговый в ряду образов воспитателей-непрофессионалов, созданных советскими писателями.
Во внезапности его решения взять Сережу проявились дар, чутье и отвага истинного педагога. Коростелев понял, что для этого мальчика, для Сережи, душевная травма губительнее перемены климата. Она может оказаться неизлечимой — с железками справиться будет легче. «Я за него отвечаю, ясно? Ни черта он не погибнет. Глупости ваши».
Сережа оцепенел, не поверил и... испугался. Снова тут найден неожиданный и верный штрих. Чудо внезапного исчезновения горя может в первый миг испугать, в него трудно поверить.
Сережа засуетился — скорее, скорее, пока не передумали! — «лихорадочно хватал что попало из своего имущества». Как бы не уехали без него!
Мужчины друг друга поняли — не только Коростелев Сережу, но и Лукьяныч Коростелева: «Митя, это ты правильно! Это ты молодец!» — говорил он, складывая Сережину кровать.
И вот Сережа в тесной кабине, под маминой шалью. «Здорово неудобно, но нам на это наплевать: мы едем. Едем все вместе [...] мы едем в Холмогоры, какое счастье! Что там — неизвестно, но, наверно, прекрасно, раз мы туда едем!»
Сверкает снег, «мчится в окошечке прямо на Сережу».
Вот теперь повесть кончена. Счастлив Сережа, счастливы читатели — ведь и с них снят тяжкий груз Сережиного горя. Снят он с Коростелева, им самим снят — человеком богатой души, смело восстановившим справедливость. Своей властью взрослого он вернул Сереже детство и счастье. Вернул Сереже себя. И себе Сережу.
Януш Корчак писал:
«Вы говорите:
— Дети нас утомляют.
Вы правы.
Вы поясняете:
— Надо спускаться до их понятий.
Спускаться, наклоняться, сгибаться, сжиматься.
Ошибаетесь.
Не от этого мы устаем. А от того, что надо подниматься до их чувств.
Подниматься, становиться на цыпочки, тянуться.
Чтобы не обидеть». (Я. Корчак. Когда я снова стану маленьким. М., 1961, стр. 19.)
Коростелев сумел подняться...
О богатстве и содержательности внутреннего мира малыша, о силе его чувств, переживаний, о талантливом воспитателе Коростелеве написана повесть Веры Пановой «Сережа».
Они появились вместе, парой — рассказы «Валя» и «Володя». И читателям сразу стало ясно, что они тесно связаны, почти нераздельны. Позже, во всех сборниках Пановой, «Валя» и «Володя» всегда печатались рядом. Так и в Собрании сочинений.
Внешняя связь определяется тем, что в первом рассказе — «Валя» — появляется Володя и в поезде, мельком, знакомится с Валей (больше они не встречаются), а действие рассказа «Володя» начинается в том же поезде, хотя потом повествование на время возвращается к более ранним событиям его жизни.
Первый рассказ — о судьбе девочки в начале, девушки в конце Отечественной войны, второй — о ее ровеснике в годы войны. Оба героя (Валя во второй части посвященного ей рассказа) возвращаются в Ленинград из эвакуации. Они были в разных местах. Есть нити, связывающие рассказы, но художественные задачи «Вали» и «Володи», а соответственно и структура их различны.
«Валя» — своего рода диптих. Первая картина называется «Отъезд», вторая — «Возвращение». Эти заголовки определяют предмет изображения: в первой части — эвакуация и облик Ленинграда в августовские дни 1941 года, во второй,— близится конец войны, Валя возвращается в родной город.
Конструкция рассказа — короткие главки-эпизоды. Действия очень мало: изображается облик города, бытовые сценки, разговоры действующих лиц, цементированные мыслями, переживаниями и наблюдениями Вали.
Каждая главка — более или менее законченный эпизод, протекающий в короткий промежуток времени (внутри эпизода течение времени почти не ощущается). Поэтому повествование воспринимается как ряд зарисовок, характеризующих атмосферу — отъезда (в первой части) и возвращения (во второй).
Сравнение с произведением изобразительного искусства подкрепляется ограниченностью каждого эпизода в пространстве — неизбежной в живописи, но, разумеется, необязательной в литературе. В первой части читатель видит двор дома, где живет Валя, комнату ее семьи, вокзал, с которого уезжает на фронт отец, в семи эпизодах из десяти — кусочек улицы у другого вокзала, где Валя с матерью и сестренкой ждут посадки, и, наконец, вагон. Та же ограниченность пространства в эпизодах второй части. Она соотносится с ограниченностью времени действия каждого эпизода.
На протяжении всего рассказа Валя не совершает ни одного поступка. О ее внешности — ни слова. Но мысли, переживания, впечатления Вали пронизывают все, что изображено в рассказе, и в то же время определяют психический облик, душевный строй девочки — в первой части, девушки — во второй.
Ленинград в начале войны — одна из существенных тем изображения первой части. Автор и здесь сумел сохранить характерную для рассказа ограниченность пространства каждого эпизода.
Валя с матерью и сестренкой едут в трамвае на Витебский вокзал провожать уезжающего на фронт отца.