Пришельцы
Шрифт:
Фанеркой Гриша прикрыл дыру в сиденье и с облегчением вытянул ноги: теперь можно было предаваться мечтам. без помехи. Гриша уже смирился с тем, что новые его джинсы и также свитер даже этой ночной вылазки уже не сгодятся для праздничных выходов. "Надо будет, - подумал бухгалтер с досадой, - новую одежку справлять. Недешево она обкатится, а что поделаешь!" На фанерке сидеть тоже было неуютно, но все-таки; лучше, чем на пружине, - терпелось. Председатель запел старинный русский романс "Все васильки, васильки, много мелькает их в поле. Помню, у самой реки мы собирали их с Олей..." Суходолов покашлял и заворочался в своем углу, выражая неудовольствие: он не любил песен с плохим концом. Про васильки он слышал. Там Оля, которая, собирала цветы,
Заметно потемнело. Свет фар сделался белее и ярче. Мотор работал без одышки и рождалась надежда, что они все-таки доползут до Монашки без приключений. Суходолов собрался было придремнуть с целью сохранения сил для важных дел, но трактор вдруг остановился и Ненашев перестал петь.
– Что такое?
– Смотри!
– Ненашев показал пальцем вперед и качнул головой с укором, но без гнева. Гриша вылез из кабины вслед за председателем, потоптался на мокрой траве, разминая ноги, и, слегка приоткрыл рот, когда увидал Никиту Лямкина шагах в пяти от трактора. Никита сидел на кедровой колодине, подвернув ноги калачом, разговаривал собаками. Собак было штук десять, грязных и худых. На колодине лежал старенький рюкзак, пустой. Собаки облизывались и глядели на Никиту неотрывно, будто он их гипнотизировал.
– Это как понимать?
– спросил председатель и провел растопыренной пятерней окрест. В его вопросе не было определенности, но понять его представлялось возможным: что. мол, сидишь здесь, человек божий, на ночь глядя и в окружении этой шелудивой компании, - почему лукавый занес тебя сюда в непогодьи в неурочную пору?
Никита скатился с колодины, отряхнул штаны и поздоровался, потом сказал:
– На работе я был сегодня, Сидор Иванович, в утреннюю смену был.
– Спасибо, спас ты Родину. А здесь почто?
– Собак кормил. Обездоленные они, я им вроде пенсии определил - от лица жестокого общества.
– Чем кормишь-то?
– Насобирал...
– Вчера на конном дворе лошадь пала, возьми мяса, скажи - - я велел.
– Возьму. А вы куда, да на тракторе еще?
– Машина моя поломалась, а дороги теперь, сам знаешь...
– Хотите посмотреть, какую выучку моя гвардия имеет?
– Покажи, что ж...
– Мужики, в шеренгу становись!
– зычным голосом приказал Никита.
– На поверку, понимаешь, становись!
Собаки без шустроты, несуетно расселись по ранжиру вдоль колодины. Напослед откуда-то вынырнул ублюдочного вида кобелек, помесь болонки с кем-то, и уселся последним в ряду, мелко вздрагивая, в свете фар четко была видна его морда с печальными навылуп глазами. Кобелек напоминал общим своим выражением и статью опереточную танцовщицу из интеллигентной семьи, списанную со сцены и разочарованную в жизни. Вся компания косилась на Лямкина со свойским упреком: дескать, кончай баловство, есть у нас и поважнее задачи.
– Хорошие ребята!
– засмеялся Лямкин.
– И - неглупые.
– Вижу, - ответил председатель с улыбкой, он сдвинул кепку на лоб и почесал затылок.
– Ты бы их помыл, что ли?
– Завтра мыла принесу, я про то уже думал: обиходим ребят, не такие уж они и бросовые. Обездоленные, правда, но так жить-то надо.
Бухгалтер Суходолов шумно вздохнул и смолчал, не имея представления, о чем говорить.
– И давно ты этим занимаешься?
– председатель показал пальцем на собак.
– Милосердствуешь то есть?
– После воскрешения, Сидор Иванович, я почувствовал, что трещина мира проходит как раз через мое сердце, и обуяла меня разом, понимаете ли, жалость, ко всему живому, и начал я писать поэму под названием "Земля". Я хочу восстать в этой - своей поэме против зла и неразумности.
– Неплохо, конечно,
– Работу свою я буду исполнять аккуратно, не беспокойтесь.
– Вот спасибо, выручай Родину! Я с этим как?
– Сидор Иванович выразительно постучал пальцем по горлу.
– С водкой завязано бесповоротно!
– Лямкин беседовал в общем-то охотно, но был в его поведении оттенок снисходительности, держался он так, будто в его голове лежала пластом некая высшая, мудрость, что слегка раздражало Ненашева, который уже не имел полного безусловного превосходства над неудачником и забубенным пьянчугой.
– Суждены нам благие порывы!
– вставил бухгалтер Суходолов, продрогший на ветру.
– Но свершить ничего не дано.
– Вот именно!
– с удовольствием и облегчением подхватил Ненашев.
– А свершить, значит, ничего не дано, так?
– Все нам дано!
– отрезал Лямкин, взбираясь опять на высокую колодину.
– Вы мне мешаете сосредоточиться.
Суходолов плюнул и мелким шагом припустил к трактору, намереваясь тотчас же забраться в кабину: там хоть и воняло всякой дрянью, но было тепло.
Наши путешественники перекинулись словом о Лямкине, об этом слабовольном недотепе, и опять Ненашев затянул, будто голодный волк, про васильки, мелькавшие в поле, Гриша же думал о том, как сладка тайна Вселенной. Она захватывающе интересна, и нет ей ни конца, ни края. "Но отчего же пришельцы так бездарно спят? Или они вообще равнодушны к нашим заботам? Недоразумение какое-то! Взять хотя бы Федора Федоровича - вполне культурная личность: вежлив, отзывчив, держится весьма просто и, кажется, вникает в земные наши дела, даже вот технический паспорт комбайна взял для изучения. Хороший, словом, товарищ - Федор Федорович. Предполагали, что он обиделся, а, видишь, через телевизор вызвал. Надобно подсказать ему - пусть лучше по телефону звонит, это удобней. А какие там, в иных мирах, города? Воздушные, прозрачные там города и уж наверняка без заводских труб с дымом да с чадом. А женщины какие там?" Про женщин холостяк Гриша Суходолов размышлял долго и с удовольствием, мелькнула даже дерзновенная мысль к какой-нибудь крале из экипажа, когда экипаж будет разбужен, подкатиться, но Гриша весьма застеснялся своей детской мечты и запел пронзительно: "Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты..." Ненашев даже вздрогнул, потому что пел Гриша в самбе ухо ему, и трактор вильнул так резко, что с бухгалтерской головы сдернуло белую кепку, вдобавок из-под драной обшивки кабины что-то закапало - и клейкая струя полилась за шиворот.
– Останови на минутку!
– закричал Гриша, матерясь.
– Масленка; что ли, на меня упала. Какой дурак масленку наверх засунул?
– А ты не ори, в ухе у меня до сих пор звон стоит!
– Тебе так можно, мне так нельзя!?
– Гриша держал в руке жестяную масленку и не имел понятия, куда ее девать.
– Веж одежку испохабил!
– Не свататься едем, мог бы и фуфайку надеть, я вот надел и не бедствую.
– Нет в тебе возвышенности, Иваныч, ведь нам седни с иными мирами общаться, а ты как базарный алкаш вырядился, а еще председатель! Трогай, чего уж.
Трактор несло по хляби с крутизны прямиком на железнодорожные пути, где стоял, едва различимый в темноте, товарный состав с бессчетным количеством вагонов. По большаку, изрезанному канавами, будто кусок масла по горячей сковородке, катился колхозный "ДТ". У самых рельсов Ненашев изловчился сманеврировать и встал параллельно составу. Гриша Суходолов утер со лба холодный, пот, пересиливая дрожь в коленках, ступил на траки и мешком завалился в грязь, потому что затекшие ноги не держали, да - и пережитое тоже дало о себе знать: ведь малость езде, самый чуток, и не миновать им беды. В грязь бухгалтер сунулся носом и на короткое мгновение ощутил запахи родимой земли, и они, те запахи, несмотря ни на что, успокаивали.