Пристроить Коляна
Шрифт:
И прикидываю, сквозь марево в глазах и шум в ушах, куда ее тащить. То ли к себе, то ли к ней. То ли… Ну вы поняли, да?
Мозг функционирует. В одном направлении, правда, но работает.
Но это все ровно до того момента, пока она…
Не начинает отвечать.
На мой зверский подчиняющий поцелуй.
Это происходит неожиданно.
Вот вроде бы она только-только билась в моих лапах, как бабочка в паутине, выворачивалась и негодующе сопела, а в следующее мгновение губки ее вздрагивают и раскрываются шире, язычок юркий и остренький
Ииии… Привет, уехавшая крыша!
Вернее, пока!
Потому что у меня напрочь вырубает любое соображение. И та пелена похоти перед глазами вообще не сравнима с жутким по своей черноте и плотности туманищем, который падает на макушку, когда я чувствую ответ Злючки.
Я не понимаю, что делаю. Совершенно. Контроль утрачен в момент, и самый глупый и пылкий девственник, впервые познающий женщину, даст мне фору по умению держать себя в руках и не лажать.
Потому что я лажаю.
Наверно. Не помню.
Помню жадность свою. И то, что мне не хватало, мне надо было глубже, сильнее и больше. И мало все равно, мало, мало, мало!
Ее губ медово-свежих, ее запаха одуряющего, ее тела, словно лоза, обвивающегося вокруг меня, изгибающегося в нетерпеливых руках. Она не сопротивлялась больше, словно давая доступ к себе.
Разрешая все.
И я, одурев окончательно от вседозволенности, жаркой и безумной, брал. Как сумасшедший, как наркоман, получивший в свое распоряжение самый чистый, самый безопасный и самый желанный кайф. Не знаю даже, с чем сравнить то, что я испытывал в этот момент.
Не поэт потому что, не философ и не писатель.
Но уверен, что у меня все было круче, чем у любого из них. Потому что невозможно, чтоб кто-то другой испытывал то, что испытывал я, когда целовал Злючку.
И, наверно, я бы вот так вот, охренев и утратив все ориентиры, прямо в кабинете ее бы и поимел, если бы не одно НО.
Общественное место, оно тем и плохо, что оно общественное.
— Вера Валентиновна, я хотела уточнить… Охххх…
Я какое-то время еще держу застывшую статуей Злючку, продолжаю целовать, шумно сопя, уже нежную шейку, попутно лапая все, до чего дотягиваюсь, и вообще не реагируя на внешние, мать их, раздражители.
Но за секундой затишья следует рывок, настолько бешеный, что, потерявший последние ориентиры от того, что мне отвечают, и слегка по этому поводу расслабившийся и кайфанувший, я просто не удерживаю маленькое, но мощное цунами в руках.
Злючка вырывается, красная и несчастная, с огромными испуганными глазами и мокрыми губами, вся расхристанная. Прически никакой нет, волосы в диком беспорядке. Пиджака тоже нет, я его успел стащить с нее, не помню, когда, видно, чисто автоматически. Блуза расстегнута до пояса, и белое гладкое тело в простеньком белье не дает отвести глаз, так и манит на вкус попробовать, языком провести по тонким косточкам
Юбка перекручена, и туфли валяются на полу.
В целом, выглядит она нереально горячо. Так, словно ее только что трахнули. Хотя это не так.
И дико, просто дичайше жаль, что не так!
Я, уже немного взяв себя в руки, разворачиваюсь и смотрю нагло в ответ на разинутый рот некстати забредшей тетки с не-пойми-чем на башке, заступаю так, чтоб закрыть спиной торопливо приводящую себя в порядок Злючку и улыбаюсь кайфоломщице своей самой развязной и нахальной улыбкой, которая, как мне прекрасно известно, действует на всех без ограничения баб очень даже определенно.
И, главное, позитивно.
Спокойно застёгиваю рубашку, которую не успела стащить Злючка, щелкаю пряжкой ремня. Туда она тоже не добралась. Только пальчиками потрогала.
Черт… Так жаль!
— Веее… Вера Валентиновна… — не с первого раза выдыхает тетка, прижимая наманикюренную лапку к объемной груди и таращась на мои застегивающие рубашку пальцы застывшим взглядом, — что это такое? Ну как же вы… Это же школа…
— Таисия Петровна… — голос Злючки из-за моей спины звучит слабо и виновато. И чуть ли не со слезами. Того и гляди, зарыдает. Ну уж нет! — Я… Я не хотела… Я не знаю, как это…
— Таисия Петровна, — улыбаюсь я обезоруживающе, — это моя вина! Не смог удержаться!
Сзади наступает молчание, мертвое. А затем Вера возобновляет приведение себя в божеский вид. Ее шуршание звучит нервно. А я продолжаю:
— Понимаете, мы только обручились…
Сзади прекращается шуршание, и слышится тихий судорожный вздох.
— Обручились?
Тетка пытается выглядеть Веру, но я делаю движение плечом, опять перекрывая доступ, и, радостно скалясь, подтверждаю:
— Ага! Вот прямо сегодня! Вы уж простите нас! Сами понимаете, эмоции…
— Да-да… Конечно… А когда же свадьба?
— Летом, — без паузы выдаю я.
Вздох за моей спиной переходит в всхлип.
— Ну… Хорошо… Простите меня, что я так вот… Но все же, это школа, молодые люди, здесь не место такому… Таким…
— Да, я понимаю, больше этого не повторится! — я торжественно киваю и опять лыблюсь счастливым идиотом.
— Надеюсь… Вера Валентиновна, вы ко мне зайдите попозже.
— Хорошо… — голос Веры звучит жалобно и задушенно.
— До свидания, Таисия Петровна, приятно было познакомиться! — гаркаю я радостно.
— До свидания…
Дверь она закрывает аккуратно.
Я иду, проверяю, чтоб не открылась. И все это время между лопаток прямо физически ощущаю взгляд Злючки. Уже привычный. Злой. Как в прицел свдшки.
Быстро она в форму вернулась. В себя пришла.
Это, наверно, я мало все же старался. Схалтурил.
Разворачиваюсь и, предупреждая возможное преднамеренное убийство, выставляю вперед руки:
— Эй, Злючка, просто скажи «спасибо»!
Она пару секунд стоит с открытым ртом, а потом, наконец-то, отмирает: