Присутствие духа
Шрифт:
Но, помимо этих отчетливых мечтаний о том, каким будет день его рождения, у Воли были еще минуты какой-то смутной тревоги и в то же время приятной взбудораженности пред надвигающейся громадой Будущего. Оно — Будущее — не принимало сколько-нибудь конкретных очертаний. Это не была, к примеру, Москва, где он собирался учиться в институте, чтобы стать архитектором, или Красная Армия, в которой служил отец и ему самому предстояло служить. Нет. Просто в эти минуты с неожиданной, потом пропадавшей остротой он ощущал, что Испытания и Противостояния, ждущие его, давно обещанные любимыми книгами и песнями, приближались и придвигались теперь, когда ему исполнялось уже пятнадцать.
…Какая-нибудь неделя отделяла Волю от приезда отца. Он шел,
Это был излюбленный, привычный, а может быть, и единственный в черте города прогулочный маршрут.
Воля пошел дальше. Улица, по обеим сторонам которой стояли свежепобеленные домики с клумбами в палисадниках и курами в маленьких двориках, полого спускалась к реке. Здесь Воля как-то безотчетно убыстрил шаги — и не потому, что идти было под горку. Он не любил эту опрятную тихую улицу, которой ходил летом к реке каждый день. И старался не смотреть, как обитатели этих домиков копаются под вечер в своих огородиках, медлительно поливают из леек цветы, а потом сидят на скамеечках у своих калиток, негромко беседуя. Несколько лет назад отец сказал ему о них однажды, что они — единоличники. И хотя здесь был город, а значит, не могло быть ни колхозников, ни единоличников, Воля запомнил слова отца, и с того дня улица стала для него частью Старого мира. Убеждаться же в том, что Старый мир еще существует, было всякий раз очень неприятно…
Точно так же совсем маленьким мальчишкой (он жил тогда с родителями в Москве) Воля просил не водить его в детский сад той улицей, на которой впервые в жизни встретилась ему похоронная процессия. Он не мог забыть усталых, угрюмых лошадей в черных попонах с бахромой, тащивших дроги с открытым гробом, забросанным цветами, под которыми лежало нечто, на что ему не надо было смотреть. («Отвернись, — сказала мама, — тебе не надо…» — и повернула его лицом к стене какого-то дома.) Он послушно смотрел в стену, слыша только громкую, медленную, печальную музыку, очень медленно удалявшуюся, но довольно скоро, впрочем, заглушённую лязгом и скрежетом трамвая, гудками автомобилей — привычным уличным гамом…
Однако долго еще эта улица напоминала о том, что существуют на свете Смерть и Похороны, и он просил водить его в детский сад другой улицей — окольным путем.
Вероятно, и сейчас Воля не ходил бы к реке улицей «единоличников», а предпочитал бы соседнюю, параллельную, если б на параллельной не стояли по обе стороны точно такие же домики, с теми же скамеечками у калиток и с теми же огородниками под окнами… (Мать покупала здесь иногда для праздничного стола огромные, красные, величиною с небольшую дыньку, помидоры, почти сладкие на вкус, или цыпленка, если Воля болел и нужен был совсем свежий цыпленок. И раз он застал ее, изумившись, за уютной беседой с одной из хозяек, — цыпленок, полуощипанный, забытый, лежал перед ними в траве, а женщины рассказывали друг другу обо всей жизни: о девичестве, замужестве, мужьях, свекровях, детях, о том, в каких местах приходилось жить и как там обстояло дело с продуктами, о тяготах, радостях, ожиданиях… Ну как у матери могла быть такая беседа с жительницей
Воля быстро шагал по нелюбимой улице, и вдруг мощный, нарастающий с каждой секундой рев мотора заставил его остановиться, запрокинув голову: огромный самолет пролетел над ним, набирая высоту; он успел разглядеть на крыле крупные буквы «СССР», а в следующее мгновение — Воля еще не опустил головы — самолет был уже за рекой…
И с внезапной, волною прихлынувшей и приподнявшей его радостью Воля подумал о том, что у нас самый сильный в мире Воздушный Флот, самые замечательные пилоты, и как это прекрасно, что он родился и живет в СССР, на той шестой части земли, где уже выросли и воспитались совсем новые люди, такие, как челюскинцы или папаниицы… И вот они — и, конечно, полковник Александров из «Тимура», и отважные Карацупа и Коккинаки, — быть может, совсем недалеко от него, и в будущем, вполне возможно, ему предстоит их встретить… Думал Воля в эту минуту и об отце. И о Натке и Сергее из «Военной тайны» Гайдара. Он понимал, что в жизни у них, скорее всего, другие имена, но не сомневался в том, что они существуют, и желал знать, вместе ли они теперь. С ними он тоже надеялся когда-нибудь встретиться…
На свете были еще превосходные люди, но о них он не думал сейчас, — он просто не знал их.
…Вслед за огромным самолетом пронеслись над головой два поменьше, — быстрее первого и один за другим, строго соблюдая в полете дистанцию. Они не скрылись, как тот, за рекой и рощей, а на глазах, стремительно и круто, стали набирать высоту. Скоро первый стал едва-едва различим, и теперь, казалось, уже медленно приближался к самому зениту небосвода. Он оставлял за собою длинную белую полосу, а второй самолет мчал за ним по этому ширящемуся, но не исчезающему следу, точно по небесному шоссе…
Во двор двухэтажного бревенчатого дома, в котором жили Воля с матерью, кто-то вошел — слышно было, как скрипнула, а потом хлопнула калитка, — и в открытое окно до Воли донесся мужской голос, назвавший их фамилию и о чем-то спросивший. Воля живо перевесился через подоконник, но никого не увидел: тот, кто спросил их, верно, поднимался уже на второй этаж.
В это утро Воля проснулся с мыслью, что отец приедет сегодня. Почему-то ему казалось, что отец постарается приехать именно девятнадцатого (ведь в этот день Воле исполнялось пятнадцать), хотя ждали его к двадцать второму, то есть ко дню, когда собирались праздновать. Конечно, отец не стал бы осведомляться во дворе, здесь ли они живут, но все-таки Воля поспешил к двери на лестницу так, точно мог сейчас увидеть отца.
Это был не отец, и, удостоверясь в этом, Воля тут же отступил от порога, пропуская вперед мать: кто-то, не отец, шел зачем-то, однако, к ним.
— Здравствуйте, Екатерина Матвеевна, — сказал кто-то.
Воля, приостановясь в глубине коридора, увидел, как невысокий мужчина, почти заслоненный от него матерью, опустил свой чемодан на пол возле перил и выпрямился.
— Здравствуйте, — ответила ему мать, как отвечают незнакомым.
— Вы, наверно, не узнаете меня, — сказал он, — потому что привыкли видеть в военном. Я — Гнедин, Евгений Осипович.
— Евгений Осипович?.. Боже мой!.. Боже мой!! Боже!! — говорила мать, как бы не сразу, но все яснее осознавая, кто перед ней, и чуть запоздало уступая дорогу в глубь квартиры. — Да заходите, пожалуйста! Воля! Чемодан возьми!.. Сын мой… Вот такой молодец… Воля, познакомься: это — Евгений Осипович, легендарный комдив.
Говоря так, Екатерина Матвеевна вовсе не старалась польстить Гнедину, сказать ему приятное — она только хотела назвать его, чтобы сын понял, кто это.
Тогда были обиходными такие неразрывные словосочетания: старейший ученый, легендарный комдив, железный нарком. В годы, когда Валентин Андреевич служил под началом Гнедина, Гнедин был легендарный комдив.