Присяга простору
Шрифт:
Потом на подножке держался хитро
с рукой, " ""-
прихлопнутой дверью,
а как наконец прорвался в нутро,
и сам себе я не верю.
Место всегда старикам уступал.
От контролеров не прятался.
На ноги людям не наступал.
Мне наступали — не плакался.
Люди газеты читали в углах.
Люди сидели на грозных узлах.
Люди в трамвай продирались, как в рай
полный врагов узлейших,
61
логику
меняя на логику влезших.
Мрачно ворчали, вникая в печать,
квочками на продуктах:
«Трамвай не резиновый...
Бросьте стучать!
Не открывайте,
кондуктор'»
Я с теми, кто вышел и строить и месть, —
не с теми, кто вход запрещает.
Я с теми,кто хочет в трамвай влезть,
когда их туда не пущают.
Жесток этот мир, как зимой Москва,
когда она вьюгой продута.
Трамваи — резииовы.
Есть места!
Откройте двери, кондуктор!
ПОВАРА
СВИСТЯТ
Т.
Коржановскочи
Повара свистят,
когда режут лук,
когда лук слезу
вышибает, лют.
Повора свистят, чтобы свистом сдуть
лука едкий яд хоть бы как-нибудь.
Повара свистят,
а ножи блестят,
и хрустят, хрустят,
будто луку мстят.
Повара свистят
и частят-частят,
и поди пойми,
когда
впрямь грустят.
02
Ну а я свишу, когда я грушу,
когда сам себя на земле ищу.
Ну а я свищу, чтобы свистом сдуть
мою грусть-тоску хоть бы как-нибудь.
А ветра свистят,
тут и т а м гостят.
Не пойму, чего
те ветра хотят?
Не пойму, с чего,
аж насквозь дождист,
над вселенной всей
раздается свист?
...Повара свистят,
когда режут лук,
когда лук слезу
вышибает, лют...
1967
МОНОЛОГ
БЫВШЕГО
ПОПА,
СТАВШЕГО
БОЦМАНОМ
НА
ЛЕНЕ...
*
Я был наивный инок. Целью
мнил одиоверность на Руси
и обличал пороки церкви,
но церковь — боже упаси!
От всех попов, что так убого
людей морочили простых,
старался выручить я бога,
но — богохульником прослыл.
«Не
так ты веришь!» — загалдели,
мне отлучением грозя,
как будто тайною владели —
как можно верить, как нельзя.
Но я сквозь внешнюю железность
у них внутри узрел червей.
6*
Всегда в чужую душу лезут
за неимением своей.
И выбивали изощренно
попы, попята день за днем
наивность веры, как из чрева
ребенка, грязным сапогом.
И я учуял запах скверны,
проникший в самый идеал.
Всегда в предписанности веры
безверье тех, кто предписал,
И понял я: л о ж ь исходила
не от ошибок испокон,
а от хоругвей, из кадила,
из глубины самих икон.
Служите службою исправной,
а я не с вами — я убег.
Был раньше бог моею правдой,
но только правда — это бог!
Я ухожу в тебя, Россия;
жизнь за судьбу благодаря,
счастливый вольный поп-расстрига
из лживого монастыря.
И я теперь на Лене боцман,
и хорошо мне здесь до слез,
и в отношенья мои с богом
здесь никакой не лезет пес.
Я верю в звезды, женщин, травы,
в штурвал и кореша плечо.
Я верю в Родину и правду...
На кой — во что-нибудь еще?!
Ж и в ы е люди — мне иконы.
Я с работягами в ладу,
но я коленопреклоненно
им не молюсь. Я их л ю б л ю.
01
И с верой истинной, без выгод,
что есть, была и будет Русь,
когда никто меня не видит,
я потихонечку крещусь...
1967
КАССИРША
На кляче, нехотя трусившей
сквозь мелкий д о ж д ь по большаку,
сидела девочка-кассирша
с наганом черным на боку.
В большой мешок портфель запрятав,
чтобы никто не угадал,
она везла в тайгу зарплату,
и я ее сопровождал.
Мы рассуждали о бандитах,
о разных случаях смешных,
и об артистах знаменитых,
и о большой зарплате их.
И было тихо, приглушенно
ее лицо удивлено,
и челка из-под капюшона
торчала мокро и смешно.
О неувиденном тоскуя,
тихонько трогая копя,
«А как у вас в Москве танцуют?»—
она спросила у меня.
...В избушке,
дождь стряхая с челки,
суровой строгости полна,
достав облупленные счеты,
раскрыла ведомость она.
Ее работа долго длилась —
от денег руки затекли,