Присяга простору
Шрифт:
А все же, я сказал бы,
нехорошо уже с твоих-то лет!
И кто вас учит?
Э, смотри, чтоб залпом!
Ну, дай бог, не последнюю!
Привет!"
Мы пили и болтали оживленно,
шутили,
но когда сестренка вдруг
спросила, был ли в марте я в Колонном,
все как-то посерьезнели вокруг.
Заговорили о делах насущных,
которыми был полон этот год,
и о его событиях, несущих
немало размышлений и забот.
Отставил
"Сейчас любой с философами схож.
Такое время.
Думают в народе.
Где, что и как -- не сразу разберешь.
Выходит, что врачи-то невиновны?
За что же так обидели людей?
Скандал на всю Россию, безусловно,
а все, наверно, Берия-злодей..."
Он говорил мне,
складно не умея,
о том, что волновало в эти дни:
"Вот ты москвич.
Вам там, в Москве, виднее.
Ты все мне по порядку объясни!"
Как говорится, взяв меня за грудки,
он вовсе не смущался никого.
Он вел изготовленье самокрутки
и ожидал ответа моего.
Но думаю, что, право, не напрасно
я дяде, ожидавшему с трудом,
как будто все давно мне было ясно,
сказал спокойно:
"Объясню потом".
Постлали, как просил,
на сеновале.
Улегся я и долго слушал ночь.
Гармонь играла.
Где-то танцевали,
и мне никто не в силах был помочь.
Свежело.
Без матраса было колко.
Шуршал и шевелился сеновал,
а тут еще меньшой братишка Колька
мне спать неутомимо не давал.
И заводил назревший разговор --
что ананас -- он фрукт или же овощ,
знаком ли мне вратарь "Динамо" Хомич
и не видал ли гелиокоптёр...
А утром я, потягиваясь малость,
присел у сеновала на мешках.
Заря,
сходя с востока,
оставалась
у петухов на алых гребешках.
Туман рассветный становился реже,
и выплывали из него вдали
дома,
шестами длиннымии скворешен
отталкиваясь грузно от земли.
По улицам степенно шли коровы,
старик пастух пощелкивал бичом.
Все было крепким, ладным и здоровым,
и не хотелось думать ни о чем.
Забыв поесть, не слушая упреков,
набив карманы хлебом, налегке,
как убегал когда-то от уроков,
да, точно так -- я убежал к реке.
Ногами увязая в теплом иле,
я подошел к прибрежной старой иве
и на песок прилег в ее тени.
Передо мной Ока шумела ровно.
По ней неторопливо плыли бревна,
и сталкивались изредка они.
Гудков далеких доходили звуки.
Звенели
Невдалеке
седой путеец, подвернувши брюки,
стоял на камне с удочкой в руке
и на меня сердито хмурил брови,
стараясь видом выразить своим:
"Чего он тут?
Ну, ладно, сам не ловит,
а то ведь не дает. ловить другим..."
Потом, в лицо вглядевшись хорошенько,
он подошел 1.
"Неужто?
Погоди!..
Да ты не сын ли Зины Евтушенко?
И то гляжу...
Забыл меня поди...
Ну, бог с тобою!
Из Москвы? На лето?
А ну-ка, тут пристроиться позволь..."
Присел он рядом,
развернул газету,
достал горбушку, помидоры, соль.
Устал я, на вопросы отвечая.
И все-то ему надо было знать:
стипендию какую получаю,
когда откроют Выставку опять.
Старик он был настырный и колючий
и вскоре с подковыркой речь завел,
что раньше молодежь была получше,
что больно скучный нынче комсомол.
"Я помню твою маму лет в семнадцать,
за ней ходили парни косяком,
но и боялись --
было не угнаться
за языком таким и босиком.
В шинелишках, по росту перешитых,
такие же,
я помню,
как она,
что косы -- буржуазный пережиток,
на митингах кричали дотемна.
О чем-то разглагольствовали грозно,
всегда как будто полные идей,--
ну, скажем, донимали вдруг серьезно
вопрос "обобществления" детей!..
Конечно, и смешного было много
и даже просто вредного подчас,
но я скажу:
берет меня тревога,
что нет задора ихнего у вас.
И главное,--
пускай меня осудят,--
у вас не вижу мыслей молодых.
А у .людей всегда, дружок, по сути,
такой же возраст, как у мыслей их.
Есть молодежь, а молодости нету. .
Что далеко идти?..
Вот мой племяш,--
и двадцать пять еще не стукнет в зиму эту,
а меньше тридцати уже не дашь.
Что получилось?
Парень был как парень,
и, понимаешь, выбрали в райком.
Сидит, зеленый, в прениях запарен,
стучит руководящим кулаком.
Походку изменил.
Металл во взгляде.
И так насчет речей теперь здоров,
что не слова как будто дела ради,
а дело существует ради слов.
Все гладко в тех речах, все очевидно...
Какой он молодой,
какой там пыл?1
Поскольку это вроде не солидно,
футбол оставил, девушек забыл.