Присягнувшие Тьме
Шрифт:
— Хочешь чаю или кофе? А может, выпить?
— Кофе, спасибо.
Она ушла. Я сел на диван и огляделся. Субейра жили в скромной четырехкомнатной квартире у ворот Венсен, в одном из кирпичных домов, возведенных в Париже по плану массовой застройки. Они ее купили сразу после женитьбы, для чего взяли кучу кредитов. Все здесь было дешевым: хлипкий паркет, мебель из ДСП, грошовые безделушки… Приглушенно работал телевизор.
Об этой квартире Люк мог бы сказать как о своей женитьбе: «Побыстрее уладить это дело и поскорее о нем забыть». В сущности, ему было безразлично,
Вернулась Лора с подносом, на котором стояла стеклянная кофеварка, две фарфоровые чашки, сахарница и вазочка с печеньем. Казалось, она двигалась из последних сил. Ее длинное лицо, из-за серых кудряшек казавшееся еще уже, было напряженным и усталым.
В тысячный разя задал себе все тот же вопрос: почему Люк женился на этой невзрачной глуповатой женщине, подруге детства из его родного села? Она была медсестрой и разговаривала, с трудом подбирая слова. Мне вспомнилась сальность, которую Люк частенько отпускал в ее адрес: «только миссионерская поза, без вариантов». Стало гадко.
Она села на табурет напротив меня. Нас разделял только низенький столик. Я подумал: на что теперь будут жить Лора и девочки? Надо будет выяснить, какое пособие получают жены полицейских, покончивших с собой. Но сейчас был неподходящий момент для обсуждения материальных вопросов. После нескольких банальных фраз о состоянии Люка Лора заявила:
— Я устраиваю для Люка мессу.
— Что? Но ведь Люк не…
— Я не о том. Я подумала…
Она замялась. Медленно потерла ладони.
— Я хотела собрать всех его друзей. Чтобы все объединились. Чтобы это был общий порыв…
— Ты хочешь сказать — призыв к Богу?
Лора не была верующей — полная противоположность Люку. И мне не понравилась эта идея с призывом, обыкновенным сигналом SOS, направленным в Небеса. В наши дни о Боге вспоминают только по случаю знаменательных событий: крестин, женитьбы, похорон…
— Речь идет не только о религиозной стороне, — продолжала она. — Я много читала о коме. Считается, что окружение больного может сыграть положительную роль. Были случаи, когда люди выходили из комы только благодаря тому, что с ними разговаривали и окружали атмосферой любви.
— И что же?
— Я хотела бы собрать его друзей. Чтобы создать сгусток энергии, понимаешь? Силу, которую Люк мог бы почувствовать.
Прямо как в «New Age». Я сухо спросил:
— В какой церкви это будет происходить?
— Святой Бернадетты. Это в двух шагах отсюда. Люк обычно туда и ходил.
Я знал эту часовню, расположенную на проспекте Порт-де-Венсен. Что-то вроде полуподвального бункера. Сейчас ею управляла тамильская община. Несколько лет назад, когда я еще служил в Отделе по борьбе с проституцией и сутенерством, прежнем Отделе нравов, я молился там на рассвете после прочесывания кольцевых бульваров, наводненных проститутками. Я сказал:
— Глава прихода никогда на такое не согласится.
— Почему?
— После того что сделал Люк, это исключено.
Она с горечью усмехнулась:
— Опять ваши дурацкие принципы? Но ты же сам сказал: Люк еще не умер.
— Это ничего не меняет в его поступке.
— Ты хочешь сказать, что он проклят?
— Хватит! Церковь следует определенным правилам, и…
— Я только что говорила со священником, — прервала она. — Индусом. Церемония состоится послезавтра утром.
Я искал в себе хоть искру радости, но ничего не чувствовал. Я сам себе казался ригористом, ретроградом, закрытым для всего нового. Вспомнился образок Люка, защищавший его от дьявола. Лора была права: мы оба жили в Средневековье, и он, и я.
— А ты-то, — спросила она, — почему пришел сегодня?
В ее тоне слышалось недоверие. Она всегда воспринимала меня как врага или по меньшей мере как противника. Я представлял собой недоступную для нее часть жизни Люка, ту мистическую глубину, которая от нее ускользала… И конечно же его работу полицейского. По ее мнению, это и было причиной его поступка.
— Я хотел тебя кое о чем спросить.
— Конечно. Это же твоя работа.
Я наклонился к ней и сказал как можно мягче:
— Я должен понять, что было у него на уме.
Она согласно кивнула, вытащила из рукава бумажный платок и высморкалась.
— Он ничего не оставил? Может, записку? Сообщение?
— Я бы тебе сказала.
— А в Берне ты искала?
— Я ездила туда сегодня после полудня. Там ничего нет. — Она помолчала и добавила: — Вечно эти тайны. Он не хотел, чтобы кто-нибудь понял.
— Он не болел?
— Ты о чем?
— Ну не знаю. Не делал анализов, не ходил к врачу?
— Нет, ничего такого.
— А каким он был в последнее время?
— Радостным, веселым.
— Радостным?
Она исподлобья посмотрела на меня:
— Он казался сильным, был таким деятельным, возбужденным. В его жизни что-то изменилось.
— Что?
Помолчав, она выпалила:
— Мне кажется, у него была любовница.
Я чуть не упал с дивана. Люк — янсенист. Он не то чтобы выше, а скорее вне плотских удовольствий. Это все равно что заподозрить папу в том, что он украл реликвии Ватикана для перепродажи.
— И у тебя есть доказательства?
— Предчувствия. Подозрительные совпадения. — Ее взгляд стал ледяным: — Вы ведь это так называете?
— Какие же?
Она не ответила. Опустив глаза, она судорожными движениями рвала в клочки бумажный платок. В этом жесте не было горя, скорее бешенство.
— У него изменилось настроение, — снова заговорила она. — Он был возбужден. Женщины такое чувствуют. И потом, он стал исчезать…
— Куда?
— Понятия не имею. Это началось в июле. Сначала на выходные. «Работа», — говорил он. А в августе он мне сказал, что едет в Берне. На две недели. Потом он уезжал в Европу. И каждый раз на неделю. Говорил, что ведет расследование. Но я же не дура.