Присягнувшие Тьме
Шрифт:
Совсем рядом послышалось хриплое дыхание Белтрейна. С булькающим смехом он приближался ко мне. Из-под стола мне были видны только его ноги. Свой пистолет я обронил в схватке. Тут мой взгляд упал на отбитое донце колбы. Я схватил его и до самой кости вонзил в щиколотку убийцы. Монстр взвыл. Оставив «звездочку» у него в ноге, я вынырнул из-под противоположной стороны стола.
Комнату наполнял вой Белтрейна. Я совершенно потерял ориентацию. Перед глазами не было ничего, кроме марли, раздавленных органов и личинок. Мой противник, волоча окровавленную ногу, огибал стол.
Я прорвался сквозь гудящий рой, схватил врача за голову и несколько раз приложил лбом об угол столешницы. Очки слетели на пол. Мушки тут же полезли врачу в глаза, но накинулись и на меня. Я больше ничего не видел. Только сжимал голову мерзавца и почти глох от его поросячьего визга, который, казалось, проникал мне под кожу, отдаваясь в каждом нервном окончании.
Безумец продолжал отбиваться. Мы снова упали на пол. Он навалился на меня, окровавленный, облепленный мушками. Непонятно, каким чудом ему удавалось удерживать в руке «кольт». Я нашарил на полу деревянную палку от разбитой клетки. Плотно зажмурился, поднял руку и ощупал его лицо, ища точку на виске, где черепная кость сохраняет младенческую мягкость. Я всадил палку точно в это место и давил до тех пор, пока она не сломалась. Затем отодвинулся и открыл глаза. Мухи разом от меня отвязались. Они накинулись на розовый мозг Белтрейна, вылезший из его продырявленного черепа, и закопошились кучей, напоминая живую опухоль.
112
Я скатился по склону холма, то и дело падая и поднимаясь, не оборачиваясь назад. Я больше не хотел видеть бункер — могилу демона. Спрятав в кобуру «глок» — мне все же удалось его разыскать, — я добрался до своей машины. Я чувствовал ледяные порывы ветра, от которого прилипала к телу пропитанная формалином и кровью одежда. Это было похоже на стальные пластины, используемые при рентгене, настолько холодные, что они обжигали меня. Мне нравилось это прикосновение. Оно смело мух, червей, частицы органов. Отпечатки сумасшедшего у меня на коже.
Сидя за рулем и раскачиваясь вперед-назад, я бормотал молитвы, как суры, стараясь добиться невозможного: простить Белтрейна. С закрытыми глазами я читал псалмы, но сердце мое в этом не участвовало. Во мне не было ни капли сострадания. Ни к нему, ни к себе.
Я тронулся. Мысль о следах колес заставила меня подумать об отпечатках, которые я, без сомнения, оставил внутри виллы, — я посмотрел на руки. На мне все еще были резиновые перчатки. Я сорвал их и с облегчением сунул в карман.
Вдавив педаль, я стал спускаться вниз по извилистому шоссе, которое привело меня в долину.
Фары. Я забыл включить фары. Когда они загорелись, мне почудилось, что ели расступаются от страха, когда я проезжаю мимо. Несмотря ни на что, меня не покидала мысль. Последняя перед развязкой.
Убийца все еще на свободе.
Тот, кто убил Лору и детей.
Еще ничего не закончено.
В тот же миг я подумал еще об одном срочном деле: Манон. Нужно ее настичь раньше полицейских. Найти объяснение, откуда на месте преступления ее отпечатки пальцев, и снять с нее все подозрения.
Я съехал на тропинку и забрался в лес. Выйдя из машины, погрузил лицо в листья, иголки, растирая его почти до крови. Снял плащ, потряс его, выбил, сорвал с себя рубашку, вывернул наизнанку, вытряхнул последних червей из намокших складок. Наконец, с покрасневшим от холода лицом, сотрясаемый спазмами, я упал на колени и ждал, пока ветер смоет с меня смерть и мои грехи. Я молился о том, чтобы буря очистила мою душу…
Отупевший, я забыл о времени. Я замерзал и ничего при этом не испытывал. Затем в памяти медленно всплыл образ. Камилла и Амандина, еще заспанные, в ночных рубашках, насыпают в миски кукурузные хлопья. Я зарыдал, вжавшись лицом в землю.
Сколько времени я так пролежал? Не знаю. Поднялся с трудом. Стуча зубами, влез в машину. Включил зажигание и отрегулировал отопление. Прошла вечность. И после того как тепло оживило меня, я позвонил Фуко.
— Это я, — заорал я в трубку. — Вы нашли Манон?
— Нет.
— Ты заходил ко мне?
— Ее там нет. Кругом полицейские. Твою мать… В Париже все, кто носит полицейскую форму, сейчас ищут ее!
От этой мысли мне стало плохо. Манон, затерявшаяся в городе, вжимающаяся в тень у подъездов, смешивающаяся с толпой вечером в пятницу. Почему она мне не звонит? Горячий воздух наполнил кабину, но я продолжал дрожать.
— А Люк?
— Понадобится укрепить решетку в его камере, когда он узнает.
— Кто ему скажет?
— Я не знаю. Доктора. Или Левен-Паю.
Я почувствовал облегчение оттого, что мне не придется это делать. Я снова подумал о малышках. Два невинных существа покинули землю. Теперь я узнавал свое отчаяние. Его особое лицо.
Лицо Руанды.
Отчаяние от отсутствия Бога.
— А ты, — продолжал Фуко, — что у тебя?
— Еще один труп.
— В Швейцарии?
— Я тебе даю адрес. Предупреди полицейских в Лозанне.
— Кто это?
— Мориц Белтрейн, врач.
— Что там случилось?
— Ты записываешь?
Я продиктовал координаты виллы «Паркос-сола» и уточнил:
— Позвони из уличного автомата, инкогнито.
Образ врача, сожранного мухами, предстал перед моим внутренним взором.
— И скажи им, чтобы они пошевелились, если хотят, чтобы к их приезду от трупа хоть что-то осталось.
— Почему?
— Они сами увидят.
— Когда ты возвращаешься?
— Сегодня ночью, на машине. Фуко, ты должен найти Манон раньше других.
Он вздохнул, выдавая свое бессилие и смирение:
— Если я ее найду, я ее выдам.
— Нет. Ты ее будешь охранять до моего возвращения! Мы вместе отведем ее к судебному следователю.
Фуко пробормотал что-то на прощание. Я снова ехал к Лозанне. Ко мне вернулось спокойствие. Спокойствие, граничащее с небытием. Посттравматическое состояние. Я сосредоточился на огнях автобана. Одного этого усилия хватило, чтобы мое сознание включилось.
В окрестностях Веве зазвонил мой сотовый.