"Притащенная" наука
Шрифт:
Президент четко расставляет все точки над i. Он дает понять наркому, что Академия наук работала, работает и будет работать, ибо наука никакую власть не обслуживает, но он хотел бы знать вполне определенно – чего так настойчиво добиваются от русских ученых большевики? Чего они хотят? Да, Академия согласна взять на себя решение отдельных проблем, но только научных и тех из них, на какие у нее хватит своих сил [178] .
«Переговоры» эти, надо полагать, Ленина не удовлетворили. В апреле 1918 г. он в явном раздражении пишет свой «Набросок плана научно-технических работ», в нем он возлагает на Академию наук составление «плана реорганизации промышленности и экономического подъема России».
[178]Там же. С. 1393 – 1395.
Чем занималась и чем должна заниматься Российская Академия наук, «вождь мирового пролетариата» представлял смутно [179] .
Любопытен и такой разворот вопроса. Мы знаем, что инициаторами описанных «переговоров» были большевики. Когда же они закончились, и Луначарский 12 апреля 1918 г. докладывал их результаты на заседании СНК, то в постановлении записали: «Совет народных комиссаров в заседании от 12 апреля с.г., заслушав доклад народного комиссара по просвещению о предложении (? – С.Р.) Академией наук ученых услуг советской власти по исследованию естественных богатств страны, постановил: пойти навстречу этому предложению, принципиально признать необходимость финансирования соответственных работ Академии и указать ей как особенно важную и неотложную задачу разрешение проблем правильного распределения в стране промышленности и наиболее рациональное использование ее хозяйственных сил» [180] .
Как видим, с самых первых шагов советская власть требовала от ученых четкой практической нацеленности их исследований. Другие работы она бы просто не финансировала.
Итак, чуть ли не с первых дней своей власти большевики стали воевать и одновременно флиртовать с русской наукой. Конечно, поскольку свой путь в «светлое будущее» большевики трассировали «от ума», то без науки им было не обойтись. Однако для подавляющего большинства рядовых коммунистов наука олицетворяла привилегированный буржуазный труд, им ненавистный. Поэтому вражды, конечно, было много больше, чем флирта.
Ученый и инженерный мир уже за первую большевистскую пятилетку понес громадные потери. Значительная часть интеллектуальной элиты страны (точные цифры так никогда и не станут известны) была либо выдавлена в эмиграцию, либо насильно выслана из страны в 1922 г., либо уничтожена в ходе Гражданской войны и непрекращавшихся карательных операций ЧК.
Оставшиеся в России люди науки были деморализованы, запуганы и обречены на «странное, зыбкое существование с клеймом потенциального вредителя. Дореволюционная традиция российской науки была сломана и прервана. Освобождалось пространство для науки новой, отвечающей по своим параметрам нуждам и целям формировавшегося тоталитарного государства коммунистического типа – для советской науки» [181] . Большевики стремились притащить и притащили-таки на социалистический Олимп свою науку. С ней нам еще предстоит познакомиться.
[181]Авдулов А.Н., Кулькин А.М. Структура и динамика научно-технического потенциала России. М., 1996. С. 50.
… То, что ученые – мозг нации, elita страны, как любил писать В.И. Вернадский, они смогли в полной мере прочувствовать чуть ли не с первых дней после прихода большевиков к власти. Деятели науки стали одной из самых гонимых социально-профессиональных групп населения [182] . Им сразу дали понять, что жизнь человека в новой России – кто бы он ни был – практически ничего не стоит.
[182] Ревякина И.А., Селезнева И.Н. Трудные дни российской науки // Вестник РАН. 1994. Т. 64. № 10. С. 931 – 937.
Академиков, правда, «к стенке» еще не ставили, зато арестовывали частенько. В застенках ЧК побывали В.И. Вернадский и С.Ф. Ольденбург. Профессоров же, не говоря о рядовых научных сотрудниках, арестовывали, брали в заложники и расстреливали без счета [183] .
«Бессудные расстрелы», а затем и расстрелы по скоропалительным приговорам ЧК стали буднями гражданской войны. «Ради всего святого – прекратите бессудные расстрелы», – буквально возопил в одном из писем к Х.Г. Раковскому В.Г. Короленко [184] . Напрасно. Террор стал политической линией победившей революции и не Раковскому было ее менять.
[183] Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996. 336 с.
[184] Письма В.Г. Короленко Х.Г. Раковскому // Вопросы истории. 1990. № 10. С.17.
Против бессмысленного террора, обрушившегося и на людей науки, писали возмущенные письма на имя Ленина и его высокопоставленных соратников А.П. Карпинский, С.Ф. Ольденбург, В.И. Вернадский; за ученых иногда заступались и «либеральные» наркомы А.В. Луначарский и Н.А. Семашко. Но помогало это редко. Чаще Ленин предпочитал не вмешиваться в дела ВЧК.
Писал Ленину и Горький. Вот строки из его письма от 16 – 19 октября 1919 г.: «… я знаю, что Вы привыкли “оперировать массами” и личность для Вас – явление ничтожное, – для меня Мечников, Павлов, Федоров – гениальнейшие ученые мира – мозг его…
В России мозга мало, у нас мало талантливых людей и слишком – слишком! – много жуликов, мерзавцев, авантюристов. Эта революция наша – на десятки лет; где силы, которые поведут ее достаточно разумно и энергично?… Ученый человек ныне для нас должен быть дороже, чем когда-либо, именно он, и только он, способен обогатить страну новой интеллектуальной энергией…» [185] . Но и это письмо – не более, чем глас вопиющего…
Эскалация террора привела к явной «психопатологии» новой власти, террор полностью девальвировал идейную подкладку революции, в нее перестали верить, ее стали просто бояться [186] . Страх вновь стал движущей силой крутой ломки российской жизни и он же лег в основу веры людей в «светлое будущее». Страх к тому же оказался простым и надежным инструментом «приручения» интеллигенции, обеспечившим быструю мутацию русской интеллигенции в интеллигенцию советскую – послушную, со всем согласную, не сомневающуюся и не комплексующую. Когда же в середине 20-х годов основная волна террора схлынула, то нетронутая интеллигенция уже вполне искренне поверила в коммунистические идеалы, находя их в чем-то даже сродни христианским.
[185] Цит. по: Ревякина И.А., Селезнева И.Н. Указ. соч. С. 932.
[186] Булдаков В.П., Кабанов В.В. «Военный коммунизм»: идеология и общественное развитие // Вопросы истории. 1990. № 3. С. 40 – 58.
Но террор – лишь одна проекция гражданской войны, другая, не менее страшная – голод. «Ужас стал бытом, – записывает 31 января 1918 г. Г.А. Князев, – грядет и еще один страшный гость – мор… Все злы, как черти» [187] . В декабре 1918 г. нормы выдачи хлеба в Петрограде достигли минимума, а под новый 1919 год жители города вместо хлеба получили овес.
1919 год М.И. Цветаева назвала «самым чумным, самым черным, самым смертным из всех тех годов» [188] . Ввели так называемый «классовый паек», по которому рабочие, имевшие паек первой категории, получали не более полуфунта хлеба в день (200 г). С наступлением зимы во многих домах лопнули водопроводные трубы, вышла из строя канализация. В конце 1919 г. на Петроград обрушилась эпидемия тифа. «Тихо, тихо так в Петрограде. Поистине – мертвый город» [189] .
[187] Князев Г.А. Указ. соч. 1993. Кн. 4. С. 35.
[188] Цветаева М. Герой труда. Записки о Валерии Брюсове // Наше наследие. 1988. № V. С. 59.
[189] Князев Г.А. Указ. соч. 1994. Кн. 5. С. 151 (По данным публикатора дневника Г.А. Князева в 1918 г. в Петрограде умерло 64150 человек, т.е. 43,7 человека на 1000 жителей; в 1919 г. – 65347 (72,6), в 1920 – 34479 (50,6). Всего в 1919 г. в Петрограде жило около 900 тыс. человек).
Во время этой жути 12 января 1919 г. К.И. Чуковский побывал у М. Горького в его квартире на Кронверкском проспекте. Застал писателя за завтраком: «Он ел яичницу – не хотите ли? Стакан молока? Хлеба с маслом?» [190] . Прошел год. В январе 1920 г. Горький красочно описал свою встречу с Луначарским: «Смешно Луначарский рассказывал, как в Москве мальчики товарища съели. Зарезали и съели» [191] .
А что же ученые, оставшиеся в Петрограде «переживать» большевиков и одновременно давшие согласие на сотрудничество с ними? 25 сентября 1918 г. президент Академии наук А.П. Карпинский и ее непременный секретарь С.Ф. Ольденбург направляют в Наркомпрос обстоятельное письмо. В нем они указывают, что «в настоящее время люди умственного труда находятся в особо тяжелом положении… что в их среде наблюдаются, по заключению врачей, особо сильное физическое истощение и ряды их тают с чрезвычайной быстротой, вследствие болезней, многочисленных смертей и отъездов за границу» [192] . Руководство Академии просило: освободить ученых от принудительных работ, не «уплотнять» их квартиры, перевести работников умственного труда в высшие категории по снабжению продуктами питания.