Притчи. Стихи. Рассказы 1-15
Шрифт:
И вот заходит в одно утро в ванную муж и видит: а «мама»-то висит синяя на бельевой верёвке, оторванной с одной стороны, и обмотанной за шею. Ужас! Шок! Скорей уберечь ребёнка от зрелища — первое героическое молодое, что пришло на ум мужу, — хотя ребёнок ещё и говорить не умел; впрочем решение мужа похвально, ибо бог его знает…
Актриса же, до последней этой своей «сцены» была следующих мыслей. Во-первых она решила, что ошиблась капитально и непоправимо — как бы это смешно нам, взрослым, не казалось, — во-вторых мы не озвучили её мечты. А мечты её были пикантными, она мечтала уже и о Московских театрах, и что уж там скрывать, даже о Нью-йоркских! Других достойных её величия городов она просто не знала…
Изюминкой — или вишенкой на торте — была и мысль сменить мужа… Да, такое шокирует даже и нас, взрослых, но мысль такую она питала, хотя и не в серьёз. Она думала: смотря как пойдёт, — а вдруг я стану премьершей, примадонной!.. Но если серьёзную взять сторону, более земную сторону, то все эти соблазны с замужеством и сопутствующими прелестями ею быв испытаны, стали уже поднадоедать.
Может быть спросят: а как же ребёнок, неужели так возможно? Можно ответить тут только, что — вряд ли актриса выходила замуж ради ребёнка…
А вот что уже самое интересное — для нас, для наблюдателей — это сам метод самоубийства. Обычно женщины не прибегают к таким методам, им «ближе» какие-нибудь таблетки (от которых ещё неизвестно, помрёшь или только потравишся и будешь рыгать), или «романтические» вены и крыши домов. Актриса наша имела талант, но сама не в силах была верить в него доконца, однако же, в знак отмщения, придумала хотя бы напоследок такой «оригинальный способ», дескать я и так могу…
Бог бы с ней, с этой дурочкой. А вот режиссёра жалко… Богатый её родственник всерьёз взялся опосля за дело и дотолкал его до статьи «доведение до самоубийства», — нашлось немало свидетелей, других актёров, которые подтвердили, да де, «срывался на неё», так что она очень волновалась после репетиций; а некоторые даже привирали, будто она и плакала слезами.
Ну каково будет чувствительному режиссёру, с его женственным, хоть и мужским басом, в тюрьме? Да над ним же издеваться будут необразованные, грубые зеки, наверно не хуже, чем черти в аду над малолетней актрисой. Вот откуда такой ад в нашей жизни? Неужели мы настолько неразумные до сих пор существа — люди?
Что же касается мужа, то он крепко задумался, оставшись вдовцом, для чего ему трёхкомнатная квартира, да и какой мотив теперь работать на неё лет десять. Дитя отдавать в дет-дом мыслей в нём конечно не было, но всё же такая неопределённость заставила его помучиться с выбором, — даже если он женится вновь, то это будет уже другая жизнь, а пока на нём висело содержание младенца, найм няньки, коммунальные чеки с большими значениями рублей и кредит за квартиру… Выбора впрочем, платить или не платить, у него не было, так как кишка у него была тонка заявить об своих сомнениях не такому уж теперь благосклонному к нему толстосуму кредитору, который кстати наверно теперь будет так же не очень благосклонен и к отсрочкам… Таким образом парень всё чаще стал заезжать после работы в алко-магазин и распивать после, на кухне, в тоскливом одиночестве.
Чтобы не заканчивать совсем уж трагично, скажем, намекнув, — что с такою ношею, с какой остался «муж», человек обычно падает под её тяжестью, и наверно этот не исключение, так что вскоре сопьётся и проблемы, так сказать, решатся сами собой: ребёнка заберут или родители почившей мамаши, или в дет-дом; квартиру же толстосум наверно изымет, не взирая на выплаченные уже деньги, а может сначала отоберёт машину в качестве взноса за недвижимость, а потому уже изымет квартиру, не вернув ни копейки, — ведь даже по закону первоначальный взнос не возвращается в случае невыполнения обязательств кредитованной стороной. И останется бедняга совершенно у разбитого корыта. Разве только не вмешается какое-нибудь чудо. Было же чудо в жизни его жены, почему в его жизни не может произойти нечто подобное?
Уныние.
Говорят, уныние — это грех, — тяжкий или не тяжкий, тут уж как угодно, — вобщем-то любой грех — тяжкий. Но вот на практике, когда человек унылый, ведь это же наоборот его красит! Ведь если человек унывает, значит ему слишком не радостны обычные прелести жизни, обычные мелочи её, — значит душа болит его о неком большем, может быть даже высшем. А тут, на тебе, уныние — это грех.
Помните может со школы таких тихих сверстников, которые вечно молчат, которые ходили всегда опустив глаза, а общались всегда тихим тоном, и редко можно было услышать их смех, — максимум на что они были способны, это на тихую добрую улыбку. Эти дети вырастают в весьма симпатичных людей, — кстати не только духовно симпатичных, морально симпатичных, а и внешне они тоже неплохо выглядят.
А уныние их не проходит с годами; не сказать что бы оно и увеличивалось, но уж точно не стаёт меньше. Агностик скажет: «характер такой», — надо понимать под подобными формулировками, что глубже характера и нет ничего, — наподобие, как когда кто-то злится, то оправдывается нервами…
Была у нас в школе одна девочка, как раз из таких, из унылых. Из семьи она выходила хорошей, ума была среднего, не глупого, волосы её были светлые, вьющиеся, глаза были на выкате, но в пределах допустимого, что бы её можно было посчитать даже симпатичной. С ней собственно никто и не общался, кроме каких-нибудь двух — много трёх — подруг в классе. Про парней и говорить нечего, парни про таких думают, что в «этом омуте бесы водятся» и не пытаются с таковыми заигрывать.
Лена — так её звали — окончила школу и исчезла, — как из жизни одноклассников, так и даже из памяти некоторых, будто её вообще никогда не существовало — до того она была незаметной все годы учёбы.
Кажется жизнь после школы летит в два раза быстрей. И вот, Лена даже не успела оглянуться и заметить, как стала подыскивать себе кавалера. Немудрено, что с её характером кавалер не появился сам собой в её жизни; внешности она становилась уже женственной в свои семнадцать, так что внешность была не виновата в её одиночестве. Как ни ценила она себя все свои предыдущие годы, как ни уважала свою высокую тоску, но со стыдом должна была признаться себе, что ищет она кавалера не на балах каких-нибудь, а самым примитивным образом — в… Впрочем не важно, где она искала кавалера, потому что мы с читателем и сами не без греха, поэтому зачем нам обоюдно краснеть и проговаривать правду… Скажем только, что она его — кавалера — себе нашла.
Есть ещё особенность у таковых людей, они постоянно себя считают виноватыми перед всеми. С первым кавалером ей не повезло, он был как раз из тех, кто не понимает таких «тихих» людей, а следовательно держал себя на первом свидании как бы свысока. В это первое и последнее свидание они впервые видели друг друга, условившись о встрече устно, созвонившись; Лене кавалер понравился и даже очень, ну а кавалеру Лена могла понравится лишь «на безрыбье» — так он сам для себя видел эту девушку.
На второе свидание идти он не собирался и с трудом долюбезничал первое. Лена по правилам этикета не могла звонить первой, поэтому ждала звонка от так понравившегося ей человека; а кавалер, хоть и не собирался звонить, но произошла роковая случайность… Он занимался какими-то делами в отцовском гараже, а телефон его был в кармане; в гараже была тишина — ему давно уже мерещились какие-то посторонние тихие звуки, как наконец он догадался достать смартфон — и точно, в трубке кто-то взволнованным голосом проговаривал одно и то же слово — «алло».
Он посмотрел на имя абонента, это была Лена; затем он увидел, что аллокает она уже больше минуты и решил сбросить вызов, не желая утруждать себя объяснениями, что дескать само нажалось… Несложно догадаться, что после этого чувствовала Лена, какие мысли она передумала — оптимистичные и пессимистичные. Словом, хотя первый какой-нибудь денёк после этого странного звонка она и питала надежды «на светлое будущее», но на день третий ей уж некуда было деться от реальности, — а реальность она себе нарисовала даже худшую, чем она выглядела в действительности. Она заключила, что человек мало того, посчитал её дурнушкой и не решился на другое свидание, так ещё и издевается, может быть, включив громкую связь, слушал её взволнованные «алло» с кем-нибудь. (Надо тут заметить, что телефон во время вызова тёрся в кармане и создавал кой-какие звуки, которые могли померещиться Лене чем-то вроде шёпота, например, какого-нибудь друга или, того хуже, подруги.)