Притчи. Стихи. Рассказы 1-15

Белугин Никита

Кстати Гульнара, хоть и замужняя так сказать барышня, а флиртовать не брезговала. Но и тут она была оригинальна, она флиртовала не как другие наши одногруппницы, из животной своей страсти, из похотливого интереса, а флиртовала Гульнара кажется из интереса так сказать спортивного, — потому что у неё это тоже не получалось так натурально, как у остальных. Она конечно не садилась на коленки и не обнималась, как другие, но встать с каким-нибудь из знакомых слишком близко, то есть вплотную рядом, могла, или пойти с кем-нибудь под руку, тоже было для неё нормой. Так один раз, когда мы после учёбы шли по домам, ещё не разойдясь по разным тропинкам, Гульнара шла впереди нас с моим другом, под ручку с одним здоровенным нашим одногруппником. Они о чём-то непринуждённо болтали (ну вот как и о чём можно так непринуждённо болтать с девушкой?! — задавались мы нередко с моим другом одним и тем же вопросом), одногруппник о чём-то пошутил, Гульнара засмеялась, он вдруг обхватил её за талию, а она, как порядочная жена, не стала противиться, а обхватила слегка и его своей ручкой.

Этого одногруппника звали Никита, у него были такие толстые ляжки, сам он довольно высок и сыт, харя у него такая наглая всегда, хитрые глаза всегда узки, будто он тоже татарин или башкирин, а голос у него с самой школы почти мужской с басом. Мой друг в тот раз смотрел на него с Гульнарой с такой болью и злобой, что можно было и не спрашивать, но я по глупости свое всё-таки спросил:

— Хотел бы так же пойти с ней?

Но он на мой вопрос не обиделся и тихо ответил, странно посмотря на меня:

— Конечно…

3

С этим Никитой я был из одного района, странно, что он не учился в той же школе, что и я, но бывает же так, что родители переезжают, а ребёнок учится в старой школе и тратит на дорогу каждый день по несколько часов. Может быть в его случае именно так и было, по крайней мере я не слышал, что бы его исключили из нашей школы за плохое поведение. И вот я уже хотел написать, что «своим поведением в принципе он мог потянуть на такую статью», но что-то меня остановило. А именно остановило: это был парень такой двоякий, он кажется из приличной семьи, но водился с детства со всякой шпаной; меня он, как ни странно, уважал и даже здоровался всегда без церемоний, спрашивал «как дела?». Но тип он был опасный всё равно, — опасно было и его окружение, да и сам он был мне всегда непонятен. Даже за годы совместной учёбы (из которых он половину уроков прогулял и всегда как-то умудрялся сдавать все экзамены) он всё равно мне не стал более понятен, чем в первые знакомства в детстве. Мы с ним никогда и не общались, — не знаю, как-то стали здороваться обоюдно и всё на том; так же продолжалось и в училище. Может быть он тоже понимал, что я ему не ровня и совсем другого поля ягода, и какой-то мудрой частью своего понимания вещей решил меня не отталкивать, как поступил бы на его месте другой «богатырь», — дескать зачем мне якшаться с таким ничтожеством, когда у меня такие горизонты впереди. За это, признаюсь, я немного любил его; но любил я его всё же меньше, чем боялся. У него был один такой финт, когда бывало он кому-нибудь что-нибудь рассказывал в компании, где находился я, и если речь заходила о каком-нибудь предмете ли, человеке ли, который был у нас в районе, то он обращался картинно ко мне со словами «ну ты ведь знаешь?». Я на такие уважительные в мой адрес «салюты» всегда кивал, но внутри у меня как-то ёжилась душа, потому что я прилюдно соглашался, что я из его компании, а это была неправда; таким образом он меня унижал, может быть сам того не понимая (что вряд ли), но зато всем другим было понятно уж наверно, что я микроб по сравнению с этим великаном. Другой бы может на моём месте стал заискивать у него, что бы использовать в качестве «крыши», ну то есть заступника перед обидчиками. Но как я и сказал вначале рассказа: харизмы у меня было от рождения столько же примерно, сколько и физических сил; поэтому может я и не вышел ростом (хотя говорят, что человек растёт до тридцати лет), но сколько было во мне роста как физического, так и духовного, это было моё и выше я прыгать не желал, и представляться кем-то другим, чем я есть, я, честно говоря, и побаивался…

Читатель может быть заметил, как я ни раз уже упоминал термин «компания» и как я нередко участник её, хотя вначале разделил всех на какие-то странные группы. Разделение продолжалось и правда года два, но потом всё-таки мы как-то стали проще относиться друг к другу. Хотя самые «элитные» до самого конца учёбы продолжали задирать носы, — всё-таки гусь свинье не товарищ, как говорится, — но и они стали попроще, на сколько это возможно. Таким образом мы и договорились решительно всей группой без исключения кого бы то ни было, хоть одного учащегося, отметить наш выпускной, устроив пикник. Мы решили не «гудеть» в самом здании училища, а поучаствовать в официозной части торжества и скорее отправиться на нескольких машинах в лес, что бы уж там свободно и наконец без всякого надзора провести настоящий праздник, в том виде, в каком мы его желаем. Машины были разумеется большею частью у «элитных» и они согласились предоставить свои машины для того что бы составить «караван» и двинуться в это «незабываемое путешествие», — это ещё одно доказательство, что мы стали почти семьёй, вед в обычное время никто не мог просто так и подойти к их (то есть их родителей) машинам. Место мы выбирали не долго, правда находились и такие, которые никак не могли определиться и то и дело предлогали новые и новые места. Но в итоге мы всё-таки, слава богу, поехали в изначально назначенное место, — оно было не так далеко от города, хоть и не бог весть какой красоты, но это был даже плюс, так как по этой причине там вряд ли мог быть кто-нибудь посторонний, тогда как в живописных местах наоборот — редко можно посетить его в одиночестве.

Мы решили закупить только один алкоголь, а все закуски и угощения должен был принести на своё усмотрение каждый сам. В итоге еды вышло на скатертях, постеленных на траве, так мало, — хотя с виду и показалось сперва довольно красиво и пышно, — но вся провизия закончилась ещё до наступления темноты; а мы между прочим намеривались загулять и с ночевой. Под вечер конечно некоторые засобирались, это были в основном девочки. За Гульнарой приехал её парень, он, подойдя к нашей всей ватаге, как-то надменно, чуть ни с насмешкой, оглядел нас, Гульнара собралась и они сели в свою недорогую машину. Подвозить они никого не стали, потому что никто и не вызвался, так как подруг у Гульнары за всю учёбу так и не появилось. Потом приезжал и ещё кто-то из чьих-то друзей за кем-то; когда было уже совсем поздно, ещё одна компания вызвала такси в складчину и уколесила. Осталось нас человек десять, — больше парни, но были и девушки.

Исходя чисто из физических возможностей, мне бы тоже следовало уехать, но я решил твёрдо ещё за-долго, что отметить нужно так, что бы помнить всю жизнь, — а иначе зачем было и учиться? — в шутку прибавлял я. Когда ребята поехали за добавкой алкоголя, так как всё кончилось, я в это время опорожнил свой желудок, а мой худощавый друг валялся на скатерти из-под еды, видя сладкие сны, — может ему снилась Гульнара, как он с одного удара уделывает её парня, хватает её в охапку, кидает в машину и они вместе уносятся, оставляя лишь пыль от колёс; Гульнара в машине признаётся, что так же все четыре года думала о нём и наконец-то они будут счастливы. А может и что-то другое ему снилось. Скажу только, что сон его продолжался до самого раннего утра, то есть часов до четырёх, пока он ни проснулся от того, что его искусало комаров штук двадцать.

Когда же приехали ребята и позвали меня, я отказался, мне только-только стало получше после очищения организма, я понимал, что если пойду им на уступки и снова выпью, то организм потребует нового очищения…

— Колян! Я пойду к тебе на заднее сидение прилягу? — спросил я одного из элитных.

— Конечно, братан! Конечно, Денис. Давай, иди повздремни. А проснёшся, давай к нам! — заплетающимся языком ответил он.

Все улыбались, сидя возле костра, все были счастливы, как братья и «три сестры».

4

Да, девочек оставалось трое. Одна из них была «из наших», «из замухрыжек». Её звали Оля, она была низенького роста, с короткими волосами, стрижеными под-мальчика; эта была такая ученица, которая если не приходила на занятия, то никто этого не замечал; она конечно же была, как и все «замухрыжки», неразговорчивая и необщительная, вся задача её состояла в училище, что бы скорей оттарабанить учебные часы и исчезнуть. Нет, подруги у неё конечно были — тоже такие же незаметные. Она была не сказать что б уж некрасива, а скорее это какой-то тип есть в женском поле, который даёт себе будто от рождения обет никогда не становиться красивой, а если всё же природная красота присутствует в ней, то не нужно её подчёркивать, а скорее наоборот, как-нибудь спрятать. Те же волосы например — ну зачем они? — их нужно обрезать покороче, та же талия должна прятаться под какой-нибудь невзрачной мешковатой тканью, будь то свитр или пиджак. Не знаю что у таких творится в голове (ведь они же молчат всё время), поэтому сложно сказать какие у них вообще цели в жизни; может быть у них цель в жизни давить на жалость? Может быть они ненавидят всё женственное и как бы мстят тем девушкам, которые себя считают красавицами? Так или иначе факт остаётся фактом, таких девочек конечно жалко и уж по крайней мере не стоит обижать их. Но нам с высоты мужского пола не видно всех их женских змеиных отношений и думаю, что таковых замухрыжек девушки, считающие себя красавицами, могут обидеть и ничего не говоря, одним лишь надменным взглядом, которые, надо думать, замухрыжки за день замечают сотню.

И вот эта Оля среди ночи тормошит меня и называет по имени: «Денис! Денис!». Я, признаться, как бы не поверил своим ушам, я в принципе очень редко за все годы слышал как звучит её голос, а тут ещё она называла моё имя (оказывается она его знает!) и обращается ко мне. На лице у неё была паника и она таким же паническим голосом лепетала:

— Денис! Денис! Там твой друг. Там Катя…

При слове «твой друг» у меня сразу что-то отозвалось глубоко внутри что-то не очень приятное. Я понял кого она имеет ввиду.

— Что — Катя? — спросил я спросонок.

— Он там её!.. — чуть не плача и не зная, как поделикатней выразиться, простонала она.

Я встал, вышел из машины, вокруг была тишина, очевидно все спали, костёр едва дотлевал. Она боялась ухватить меня за руку, когда я тупо остановился в раздумье, но всё же решилась и потянула. Скорым шагом она довела меня в самую темень, где в кустах было шуршанье, как от борьбы. Сейчас я это описываю довольно степенно, а тогда всё происходило как-будто кадрами, — один неожиданный кадр сменялся ещё более неожиданным, одна невозможная мысль сменялась на ещё более невозможную. Я своими полупьяными непроснувшимися мозгами понял, что Никита насилует Катю. Катя была не совсем из замухрыжек, хотя и дружила с Олей; она была довольно симпатична, но всё же красота её была серенькая. И очевидно невменяемый Никита решил, что «на безрыбье и рак рыба». Оля же до того боялась его, что, как я узнал позже, она не только не решилась вступиться за подругу, а даже и хоть как-то выдать своё присутствие. То что это было насилие, а не взаимное «счастие», заключить было не сложно не по одним звукам борьбы, а в принципе по всем прошедшим годам наблюдения за этими двумя, — не знаю как это доступней объяснить, ну вообщем двое эти совершенно не могли сойтись в эту ночь.