Притяжение Андроникова
Шрифт:
Дорогой Веничка!
Поздравляем тебя горячо, жарко, от душ, пламенеющих любовью, тебя поздравляем, тебя – молодого человека и старого товарища, нашего доброго, любимого друга, нашего Венуса; желаем тебе всего, всего хорошего: новых побед, новых успехов, новых замечательных книг, дальнейшего цветения таланта, молодости, здоровья, жизнерадостности, мудрого спокойствия, коими ты достойно наделен, как качествами непреходящего свойства.
Кидаемся навстречу! Ликуем! Шумно приветствуем! Обнимаю! Жмем руки! Лиду Миколаевну обожаем! Потрясаем руки Наташе, Коле, нашему зятю. Ни у кого: только у тебя есть Лида Миколаевна, Наташа и Коля, только у тебя есть наш зять – у других зятья не наши!
Ты наш дорогой Вена! Не забывай нас во второй половине своего века. 27 лет из твоих 50-ти ты знал нас. Не откажись
О, наш дорогой Венус!
Твои – нужно ли подписываться? Ты уже знаешь – Андрониковы, всей семьей, кончая Экиным-Пекиным [5] , взволнованным писанием этого письма.
4
Брат И. Л. Андроникова, академик Грузинской ССР. – Примеч. автора.
5
Дочь Андрониковых – Катя. – Примеч. автора.
Дорогой Веня!
Несколько дней назад я взял в руки журнал «Наука и жизнь» и увидел портрет Льва Александровича [6] и главу из его воспоминаний. Должен тебе сказать, что я не читал ничего похожего в жанре воспоминаний. Бывают прекрасные мемуары, писанные великолепным пером, построенные как живописное полотно, картинные, сочные, образные, но сделанные, литературные, приподнятые, выстроенные. Но такой естественности, живости, легкости, достоверности, простоты, емкости, драматизма без всяких попыток педалировать эти возможности, захватывающего интереса, умения передать время, характеры, людей, показать их самоотверженность, благородство, ни слова не сказать о себе, рассказывая в первом лице, и при этом не мемуарист, а читатель переживает, сопоставляет, соображает, гордится сознанием величия науки и подвигом ученых-врачей!.. Я не могу забыть этого впечатления, поминутно возвращаюсь мыслью к прочитанному неделю назад и только об этом и могу говорить, советую – нет! прошу прочесть всех и сказать о своем впечатлении! Я Шкловскому сказал – он прочел и пришел тоже в восторг! Боже! Какая потеря и какое ощущение бессмертия этого человека! Сколько еще написано? Неужели это все? Трудно поверить.
Поцелуй ручку Лиды Миколаевны. И пусть Новый год проляжет какой-то суровой гранью и даст возможность больше думать о всевозрастающем величии Льва Александровича, хотя бы по капле умаляя горе, которое принес уходящий год. Я прочел сборник воспоминаний о Юрии Николаевиче. Это великолепно. И перечитал «Витушишникова», вышедшего в иллюстрациях Кузьмина. Я помню, как он писался, цитирую его целую жизнь, но тут снова поражен феноменальным блеском этой, в общем, недооцененной вещи, заключающей в себе такие победы историзма и ретроспекции языка, стиля, способа мышления, анекдота и скрупулезнейшего исследования, выраженного с какой-то фантасмагорической свободой, что неизвестно даже, как выразить в словах восхищение – это, кажется, так же немыслимо, как рассказать музыку! А статья Юрия Николаевича, предпосланная сборнику, – воспоминания о детстве и о родном городе! Новые грани – я не читал этой автобиографии прежде. Благодарю тебя за подарок, и желаем всего самого доброго вам в этом году – я и Вива!
6
Л. А. Зильбер – брат В. А. Каверина, крупный советский иммунолог и вирусолог. – Примеч. автора.
[1966]
АГНИЯ
В Париже, где я жила несколько дней в ожидании визы в Португалию на заседание Международного жюри, незнакомый француз сказал мне:
– Мы все про вас знаем! Вы пишете стихи, ищете по радио детей и родных, разлученных войной, и разыгрываете Ираклия Андроникова.
Я была так явно поражена его осведомленностью, что он поспешил объяснить:
– Помните, в Москве было Международное совещание переводчиков? Я в нем участвовал, там выступал Андроников. – Француз улыбнулся: – Он-то и рассказал нам, как вам удается его разыгрывать.
По правде сказать, я и сама каждый раз удивляюсь, как мне это удается. Ираклий Луарсабович – человек проницательный, далеко не наивный, но, видимо, есть у него та душевная доверчивость, из-за которой он и попадает впросак. В моих записных книжках «летопись» розыгрышей Андроникова ведется издавна. Вот некоторые из них.
Приближалось стопятидесятилетие со дня рождения Михаила Лермонтова. Нетрудно себе представить, как поглощен был подготовкой к торжественным дням Андроников – неутомимый исследователь жизни и творчества поэта. Неутомимый и страстный! Потому в свое время он и разгадал «Загадку Н. Ф. И.». Наверно, с той же одержимостью, как Германн в «Пиковой даме» твердил: «Три карты, три карты, три карты», повторял молодой Андроников: «Три буквы, три буквы, три буквы», пока не сумел раскрыть имя Натальи Федоровны Ивановой, зашифрованное поэтом в посвящении «Н. Ф. И.».
Прочитав в преддверии юбилейной даты, что И. Л. Андроников – член лермонтовского комитета, я звоню ему по телефону. Говорю старушечьим голосом, медленно растягивая слова:
– Извините, пожалуйста, за беспокойство… Я… старая пенсионерка… Не можете ли вы помочь мне… улучшить мое жилищное положение… в связи с юбилеем… Михаила Юрьевича Лермонтова… Я его родственница.
– Родственница? – восклицает Андроников. – По какой линии?
– По линии тети, – отвечаю я, твердо зная, что у Лермонтова были тетки.
– А какое колено?
– Четвертое, – говорю я наугад.
– Вы не ошибаетесь?
– У меня есть доказательства.
– Скажите, а нет ли у вас писем Лермонтова?
– Письма есть, – еще медленнее тяну я слова, – маленькая стопочка и стихи там… небольшие… В сундуке.
– Разрешите, я сейчас к вам приеду? – взволнованно говорит Андроников, и мне кажется, я по телефону слышу, как у него колотится сердце.
– Сейчас поздно… десятый час… Мы с сестрой рано ложимся, сестра еще старше меня.
– Тогда завтра с утра я у вас буду.
– Знаете… нас с сестрой… завтра утром… повезут в баню… Вы после двух, пожалуйста.
– Спасибо, буду после двух, – нехотя соглашается Андроников. Но, видимо, опасения ревностного искателя, что не он первый увидит драгоценный листок со стихами, так велики, что заставляют его добавить:
– Только до моего прихода вы никому из других членов лермонтовского комитета не звоните.
– Зачем же? – успокаиваю я. – Запишите адрес! Лаврушинский переулок, семнадцать… В пылу Ираклий Луарсабович не сразу понимает, что это дом, где живут многие московские писатели.
– Ваши имя, отчество? И фамилию назовите, пожалуйста.
Называю себя. Длительная пауза. Потом возглас:
– Это жестоко!
Но через мгновение Андроников уже хохочет:
– Как я попался! Нет, это грандиозно!
Обычно люди, очутившись в смешном положении, не любят об этом вспоминать. Андроников – напротив: где бы мы ни встречались, он уже издали начинал улыбаться и охотно рассказывал окружающим, как чуть не помчался, полный надежд, к родственнице Лермонтова «по линии тети».
Верно сказал мне в свое время Михаил Кольцов: если человек, рассказывая о том, как он попал в смешное положение, не боится выглядеть смешным, то он – умный человек.
Самый первый розыгрыш Андроникова был связан с его выступлением по телевидению. Он вел передачу из квартиры Алексея Николаевича Толстого, рассказывал о тех, кто посещал этот дом, показывал фотографии разных людей, читал сердечные дарственные надписи, серьезные и шутливые. Ираклий Луарсабович часто бывал здесь при жизни Толстого. Их связывали самые дружественные отношения. Прикинув, сколько времени потребуется, чтобы доехать с улицы Алексея Толстого до Кировской, и решив, что он уже дома, набираю номер его телефона.