Привала не будет(Рассказы о героях)
Шрифт:
И видать, не напрасно говорится, беда не приходит в одиночку. Продукты в эскадроне были уже на исходе, и бойцы делили между собой сухари, докуривали последние щепотки табаку. Мокрые, двое суток просидевшие в седле, бойцы измаялись.
— Сдюжим, товарищ? — спросил командир, встретив воина-казаха, которого полюбил за деловитость и природный ум.
Алгадай ответил не сразу.
— У нас в кишлаках, — заговорил наконец он, — песня ходит: «Зверь перед смертью от страха дрожит и на открытое место бежит».
По настроению солдата, спокойному и житейски мудрому, командир видел, что нужно принять бой и ни в коем случае не покидать завоеванного
…Ночью Алгадай, взяв пулемет, вместе с напарником пошел в село, которое никем не было занято и представляло нечто вроде «нейтральной полосы». Они влезли на чердак крайнего дома. Мимо этого дома тянется дорога, и немцы скорее всего попытаются по ней наступать…
Едва забрезжил рассвет, как Алгадай тонким слухом степного жителя уловил неблизкий клекот моторов в пропитанном влагой воздухе. Скоро пулеметчики увидели четыре автомашины с вражескими автоматчиками.
Алгадай сумел взять под обстрел эти машины раньше, чем они успели остановиться. Как мешки, падали на землю сраженные немцы.
Лучшего начала и ожидать не приходилось. Боец-напарник радовался за Алгадая, который, по его выражению, «здорово дал прикурить немцам».
Второпях немцы, очевидно, не разглядели, в каком именно доме засел советский пулеметчик. Им также, наверное, мерещилось, что они имеют дело не с одним-двумя бойцами, а с целым подразделением, очутившимся в селе. Поэтому неприятель навалился на село яростным огнем. От зажигательных пуль сразу воспламенилось несколько соломенных крыш. И самое опасное случилось в момент, когда враг начал пробивать огнем дом за домом. Мины рвались уже возле хаты, на чердаке которой сидел Алгадай с приятелем. Они ухали с противным визгом, вырывали с корнем вишневые деревья в палисаднике, осколки обивали глиняную штукатурку стен, дырявили крышу, взбивая соломенную труху. Алгадай оторопел, невольно поддавшись чувству страха. И неожиданно послышался ему чей-то далекий, строгий голос, ссохшимися губами Алгадай прошептал:
Если струсишь — не пощажу. Если выстоишь— награжу.Перед глазами зримо всплыло увядающее, иссеченное морщинами, неумолимо строгое лицо Джамбула. И Алгадаю стало неловко за себя. К нему вернулось столь нужное в этот миг самообладание, и он терпеливо ждал конца обстрела.
Хата, к счастью, уцелела. Все реже и глуше рвались мины.
Спешенными густыми цепями появилась перед селом пехота. Сквозь дым горящих хат, завидев злобные лица врагов, Алгадай не стал ждать, пока они подойдут ближе. Он начал бить с дальнего расстояния, и все равно пули находили ненавистную цель.
Теперь и немцы засекли опасную хату. Чужие пули вжикали о глиняные стены, ударяли по крыше, будто крупные дождевые капли. И вдруг боец-напарник Алгадая вскрикнул и повалился на бок, хватаясь за воздух рукою, будто ища в нем опору. Лицо его залила кровь. Алгадай вспомнил, что в кармане у него перевязочный пакет, вынул проспиртованную марлю и перевязал рану товарища. Потом он осторожно уложил бойца тут же, на чердаке. Теперь уже вовсе нельзя было покидать дом, и Алгадай решился принять на себя смертный бой.
Приблизившиеся было к селу фашисты опять залегли под ливнем свинца. На подмогу им подоспели танки. Упрямый пулеметчик не дрогнул: воля его оказалась выше страха смерти. Он почувствовал прилив
С танками завязала борьбу наша артиллерия легкого типа. Тем временем Алгадай всякий раз, когда немцы вскакивали и бежали по мокрому полю, встречал их мгновенным огнем в упор.
Приполз гумнами к хате и влез на чердак связной. Впопыхах еле выговорил:
— Ты один держишься… Против всех?
Алгадай повернул усталое лицо. Посмотрел на связного удивленно, перевел взгляд в просвет чердака, почему-то пошарил в кармане брюк, будто чего-то ему не хватало, и спросил, понизив до испуга голос:
— Один? Я…
Связной усмехнулся этому странному вопросу, а про себя подумал: «Видать, напугался. Лучше бы не напоминать ему. Так бы до конца один свободно держался».
Так бывает часто: пока человек не думает об опасности, сражается один на один, находясь порой сам на грани смерти. А как напомнили ему — враз сникает, поддается ранее неведомому чувству страха.
Нечто подобное испытывал в тот миг и Алгадай. И чувствуя это, связной утешающе сказал:
— Командир обещал подмогу. Давай пока вдвоем, — и прилег рядом, начал вправлять в приемник пулемета ленту.
И снова Алгадай стрелял, посылая опаляющие смертью очереди. Пулемет накалился докрасна — жгло пальцы. Охладить бы, залить кожух, но поблизости нет воды.
Огневое гнездо на чердаке жило, боролось. Издалека, с поля, на бешеном скаку неслась, разметывая копытами грязь, конница. Эскадрон вел командир, любивший песню. А тем временем Алгадай лежал за пулеметом в одинокой и в сущности беззащитной хате. Кончались патроны. Но Алгадай знал, что нужно продержаться, пока не подоспеет подмога. А немцы подступают к хате, ставшей для них страшной, в отчаянии и злобе они подкатывают близко пушку и бьют снарядами по крыше. Снаряды буравят легкое покрытие и рвутся уже позади хаты. Но один снаряд, ударивший обо что-то твердое, разорвался на чердаке. Взметнулось взрывное пламя. Хату качнуло. Тугая волна выбила часть крыши. Алгадай примолк, он хочет протереть ослепленные глаза. У него большие глаза. Они видели далеко в степи. Даже ночью или в то время, когда поднимались тучи красного песка и казалось, что вся степь куда-то перемещается. Но сейчас его глаза ничего не видят. Он только чувствовал, что ранен осколком, а куда — в шею или в лицо — сгоряча не мог понять. Кровь стекала за воротник, и на его теле под гимнастеркой было тепло и мокро. Ему не хватало воздуха, он рванул воротник гимнастерки, расстегнув на все пуговицы, а дыхание все равно спирало. Похоже, кто-то схватил его за горло и медленно давил. Потом он подумал, что немцы окружают хату, ужаснулся при мысли о плене, нащупал рукою пулемет, дал нервную очередь, не видя, куда, — скорее для острастки врагов.
— Правее забирай. Правее! — под самое ухо, но яростно кричал ему связной.
Взрывом еще одного снаряда тряхнуло дом. Алгадай, подброшенный вначале, упал грудью на пулемет. Он и сам в этот миг не понял, отчего вдруг ослабел, тело не стало повиноваться. Только руки оцепенели в мертвой хватке, и его товарищ, тоже раненный, слышал, как пулемет разряжал долгую ленту пуль…
Нагрянувший эскадрон отнял село. И прежде чем командир поднялся на чердак и увидел картину смерти Алгадая, была страшная, мстительная рубка, после которой ни одного фашиста не осталось в живых.