Приватное погружение
Шрифт:
Измазанная глиной Мина склонилась над кровавым куском в центре железного блина. Она только чуть кивнула в сторону Тави, обозначив внимание, не отрывая взгляда от вращающегося круга. Когда-то Тави могла часами наблюдать за процессом превращения невнятного нечто в конкретный предмет, но потом ей это наскучило. Но всё ещё восхищалась одержимостью, с которой Мина занималась этим, в сущности, бесполезным делом.
– Твоя ваза будет готова через два дня, – Мина резким движением головы откинула длинную прядь волос, упрямо падающую на её глаза. Руки, по локоть измазанные красной глиной, словно кровью, она так и держала на круге. Это
Тави вынула из своих волос заколку, локоны тут же радостно защекотали шею. Она осторожно подняла наверх непослушную прядь Мины, зацепила её. Мина благодарно улыбнулась.
– Я долго ждала новой партии материала. Почему-то они остановили на несколько дней придонный щуп. Кажется…
Мина замолчала. Даже круг замедлил своё вращение.
– В чём дело? – Тави удивилась тому, что обычно флегматичная и погружённая в свои горшки и кувшины керамистка казалась непривычно взволнованной.
– Я точно не знаю, – виновато развела кроваво-глиняными руками Мина. Почти готовая ваза на круге воспользовалась замешательством и смялась, возвращаясь в первоначальный кусок терракоты. – Но ходят слухи, что на одном из Островов недавно опять сыпались с неба мёртвые птицы. Именно тогда остановили все придонные работы.
– Ты думаешь, это что-то значит? – Тави подошла к полке с остывающими от круга плошками и кувшинами, рассеянно ткнула пальцем в свежую форму. На приземистом боку грубой чашки остался отпечаток. Тави воровато оглянулась и быстро отошла от места преступления. Словно прикоснулась к тому, на что не имела права.
– Не знаю, – пожала плечами Мина. – Новости мне приносит Важик, у меня совсем нет времени сидеть в брейнете.
– Эти события блокируются полпредством. – раздалось глухо от входа. – Кто-то выложил брейн с падающими птицами, но через десять минут его канал вычислили и заблокировали. Исчезли вообще все каналы, в которых так или иначе чувствовались птицы. И даже те, в которых кто-то просто падал.
– Это происходило и раньше, – Тави старалась успокоить разволновавшегося Важика. Огромный супарт Мины оказался ещё более чувствительным, чем её Айсик. Кто бы мог подумать? – По крайней мере, я помню, что в моём детстве обсуждали нечто подобное. Там тоже вдруг птицы стали сыпаться с неба. Но, как видишь, все до сих пор живы-здоровы. Ничего не случилось. Хляби не разверзлись и не поглотили Звезду. А щупы остановили, скорее всего, из-за каких-нибудь погодных условий. Всё-таки начинается низкий сезон. Волнения водной массы и всё такое.
– Волнения… – задумчиво произнесла Мина. – Они не всегда к худшему. Ты думаешь, нам не помешали бы какие-нибудь волнения?
Тави подумала и твёрдо сказала:
– Не-а, мне лично никакие волнения не нужны. Меня всё устраивает. И ничего страшного, если ты не поторопишься с моей вазой. В конце концов, я ещё и сама не знаю, когда собираюсь к маме на Диву.
– Зайди завтра, – устало сказала Мина, с глухой досадой воззрившись на свою скомканную работу. – Я постараюсь сделать твой заказ ночью. С этим несчастным горшком всё равно уже сегодня ничего не получится.
Она кивнула на кусок глины, опять вернувшийся в первобытное состояние.
– Зачем ты так много сидишь за гончарным кругом? – удивилась Тави. – Будто ты супарт, настроенный постоянно выполнять какую-нибудь работу. Вон глаза уже все красные, и руки скоро станут дрожать от постоянного напряжения. Почему бы на время не забросить эту маету и просто брейнетиться? Никто не умрёт без твоих ваз…
– Тогда я умру даром, – вдруг ответила Мина. – Поэтому тороплюсь что-то оставить после себя. Просто что-то оставить. Как знак того, что я когда-то была.
***
Ближе к побережью морось рассеялась. Пелена, укутавшая Саузу, становилась всё тоньше и прозрачнее, пока совсем не пропала, обнажив привычную действительность.
Вплотную подходит сезон низких муссонов. Это чувствуешь на себе и вокруг себя, даже если не знаешь прогноз на предстоящие дни. Тёплый ветер покидает остров Саузу, кинув на прощание как подачку несколько последних ясных дней. Теперь впереди маячат долгие холодные дожди и пронизывающие ветра. Наверное, это последний вечер перед низким сезоном, когда можно ещё выскочить из дома в легкомысленных шортах.
Старый причал, заброшенный задолго до рождения Тави, уже не будет тем местом, где так приятно притвориться невидимкой. Плюхнувшись на мокрые, просоленные до самой сердцевины доски, ловить ладонями солнечные брызги во время полуденного прилива или считать звёзды, когда Сауза приглушит свои огни.
Кто-то рассказывал Тави, что к старому причалу раньше пришвартовывались не только катера, но и весельные лодки, и лодки под парусами. Тогда частный транспорт использовался вовсю, и мелкие фирмы занимались производством небольших судёнышек без права на мотор.
Тави была ещё совсем крошечным ребёнком, когда на Звезде вступили в действие два закона, в результате которых побережья островов надолго превратились в лодочные кладбища. Первым вышел закон о запрете парусников и весельного транспорта вообще. Вторым – закон, запрещающий выход в Океан на собственном плавсредстве.
Старый причал не годился для швартовки больших пассажирских катеров. Дальше по берегу построили новый. Со всеми полагающимися по технике безопасности наворотами, удобной бухтой и даже небольшим зданием морпорта, где можно укрыться в ожидании своего рейса во время дождя или от палящего солнца.
Останки брошенных лодок ещё встречались то тут, то там на старой части побережья, торчали обветренными остовами среди наросших по краям понтона острых каменных глыб или вдруг выглядывали дранными боками из-под песка, разворошенного налетевшим штормом.
К старому пирсу Тави шла осторожно по уже знакомой тропке среди камней, чтобы не наткнуться на обломки лодок – жалкой памяти о весёлой суете, царившей в этом ныне заброшенном месте.
Она осторожно присела на ненадёжную причальную доску, схватившись за разбухшее дерево двумя руками. Устроилась понадёжнее, свесила ноги с парапета, вглядываясь в неизвестную тёмную бесконечность. Её растревожило то, что сказала Мина. Это были странные, горькие слова, за которыми, как и за всякой горечью, печально кивала правда. Оставить что-то после себя… Что? Груду глиняных черепков? Но хоть это могло гарантировать занятие, которому с неуёмной, изматывающей страстью предавалась Мина, а что останется после неё, Тави? Обрывки маленьких, незначительных чувств, которыми круглые сутки переполнен брейнет? Мелькнув ненадёжной искрой, тут же сгинут они, похороненные под кучей новых ощущений.