Приведен в исполнение... [Повести]
Шрифт:
— Джон…
Женщина в белом халате. Нет, девушка…
— Кто… вы? Здесь… нельзя.
— Не бойтесь. Нас никто не услышит.
— Но… как это? Это невозможно! Они видят и слышат всегда, круглые сутки!
— Нет. Они видят и слышат только то, что могут. Не надо волноваться, Джон… Я пришла, чтобы помочь…
У меня шевелятся волосы, ужас опускается надо мной, словно черное крыло. Он входит в меня и леденит, леденит…
— Не бойтесь, — мягко-повелительно повторяет она. — Меня зовут Нина. Я обыкновенная земная женщина, я люблю этого мальчика, и я пришла
— Ты… пришла… помочь! — Мне кажется, что я ору, что с потолка сыплется штукатурка. — Ты… Не лги, ведь ты загнала его сюда… Его и меня. Отвечай: зачем?
— Чтобы вы разрушили… это.
— Но если ты можешь помочь — почему ты сама не сделала это? Ты ведь все можешь, Нина! Так почему?
— Потому что претерпевый же до конца — той спасен будет, — певучим голосом произносит она, и я просыпаюсь.
— Проснулся, кажется. — Все тот же, в белом. Рыло, если по-русски. — Как спалось, дружок? Вы тяжело больны, вас подобрали на тротуаре, и «скорая» привезла вас к нам. Назовите свою фамилию, имя, отчество…
Ох как мне хочется назвать себя и прекратить этот кошмар, но язык прилипает к небу, я чувствую, как скользко входит в меня игла, и проваливаюсь в небытие…
…И снова подходит ко мне Нина, земная женщина в белом халате, только это и не халат вовсе…
Это…
Совершается судьба, суд Божий. Я просыпаюсь ночью — едва слышное прикосновение будит меня, и голос, словно робкое дыхание, произносит: «Вы должны торопиться, его скоро поведут»…
Его? И сразу вспоминаю: Игорь. О ком еще может говорить это прозрачное, бесплотное существо в накидке, похожей на хитон Богоматери, — ведь это снова Нина, это она, я ведь не сплю…
Она берет меня за руку. Длинный пустой коридор. «Не больничным от вас ухожу коридором…»
— Зачем вы поете? Не нужно… Мне страшно…
И вдруг понимаю: ей никто не страшен.
— Это тебе никто не страшен, ты ведь победил себя, — явственно произносит она. Но губы — сомкнуты.
Слова звучат где-то глубоко-глубоко внутри… Телекамера? Вибраторы? Какая чепуха… Нет. Не чепуха. Она разговаривает не разжимая губ, это невозможно, но это — реально…
Дверь, еще дверь, нарядный кафель, тяжелые скамейки мореного дуба и еще одна, обитая тяжелой сталью дверь, на ней, сбоку, система клавишей с цифрами. Кодовый замок.
— Это там… — Нина проводит тонкими пальцами по клавишам, дверь медленно, почти торжественно ползет, какой-то человек в клетчатом переднике и сером халате хирурга равнодушно спрашивает: «Еще один? Давай…» Нина протягивает ему бланк с машинописным текстом, это цифры, их совсем немного. Шифровка… «Хорошо…» — и скользит взглядом по моему стертому лицу. Стертому… Я не вижу своего лица, но знаю: оно стертое. Спемзованное. Его нет больше… И вдруг его рука замедляет движение (готовит что-то, кажется, это шприц с розовой жидкостью), и, словно проснувшись, смотрит на меня: «Ложитесь вот сюда. Это не больно, вы просто уснете», — он улыбается мне, словно капризному ребенку…
Хотят убить? Но тогда зачем этот
— Хорошо. — Я ложусь на стол под бестеневую лампу, вытягиваюсь с хрустом — хорошо… Хруст означает, что сустав освободился от энтропии (сжимаю кулаки — и снова отчетливый хруст, но он ничего не слышит. Этот хруст понятен только посвященным: разминка перед боем, я все же служил когда-то и где-то…).
— Кто вы?
Значит, я им ничего не сказал, молодец, умница, хороший парень. Но, видимо, их терпение лопнуло, я им больше не нужен — пусть они так и не узнали, кто я такой, — молчу.
Он обращается к ней (все понял):
— Может, попробуем?
Она отрицательно качает головой.
— Хорошо… — Он выгоняет из шприца избыток воздуха, тоненькая струйка взмывает к потолку.
И я слышу: «Это твой единственный шанс. Встань. И сделай то, что нужно. Ты спасешь не только себя…»
Она молчит, я отчетливо вижу ее сомкнутые губы, ее глаза, прикрытые тяжелыми веками, руки, спокойно лежащие на поручнях кресла (когда она успела сесть?).
Все как на рапиде: шприц в негнущихся пальцах ползет ко мне, наружная сторона ладони обильно поросла мощным, похожим на проволоку волосом. Я могу сосчитать до десяти… На счете «десять» игла вопьется мне в плечо, и рухнет мир…
Итак — раз: я концентрирую некую странную сущность. Она есть, я чувствую ее, она — во мне.
Два. Я готов. Из позиции «лежа» я должен нанести удар. Мгновенный и неотразимый.
Три. Я превращаюсь в некое подобие буквы «г» — словно отпущенная пружина. И одновременно обе мои ладони замыкаются на его ушах. Хлопок, как от умело вытащенной пробки. Он смотрит… Нет, он уже не смотрит. Это аберрация. Взгляд осмысленный, а сознание потеряно. Браво, Джон…
Он падает грудью вниз, вытягивается, с негромким стуком лопается шприц, и вытекает розоватая жидкость. Приподнимаю его — игла сидит глубоко в левом предплечье. Господи, прости меня…
— Нина, — я оборачиваюсь.
Медленно ползет створка дверей. Никого…
…И мгновенно возникает план. Нужно вернуться в палату, взять Игоря и вынести из этой сатанинской больницы.
Но… в этом виде?
Я осматриваю себя как бы со стороны. Н-да, видик… Пижама, тапочки…
Переодеться. Именно так. И чем скорее — тем лучше. В этом отсеке (как похоже на отсек… Чего? Не знаю…) наверняка есть личная комната этого… исполнителя. Переодеться в его одежду. Взять документы (если есть). Оружие (если есть). И выйти отсюда. Любой ценой. Вместе с Игорем…
Дверь, еще дверь, она не заперта. Похоже на комнату отдыха. Диван, стол, лампа, цветной телевизор, плейер… А ну-ка…
Включаю телевизор, плейер, на экране полосы, но вот…
Не верю глазам своим. Такого не может быть…
Двое в серых халатах опускают в ванну (очень похоже, только сверху крышка из прозрачного материала) безжизненное тело. Кажется, это девушка, девочка совсем… Что-то мешает мне, сказывается напряжение, страх (я ведь боюсь, чего там…). Вот: она голая. Ее аккуратно кладут, накрывают прозрачной крышкой, пускают воду из крана.