Приведен в исполнение... [Повести]
Шрифт:
9.00. Поворачиваем и останавливаемся у автоматических ворот, Модест дает два гудка: один длинный, один короткий — как и положено.
9.01. Ворота ползут — пока все «ком иль фо», въезжаем, стоп, охранник с автоматом вспрыгивает на подножку.
9.02. — Что? — серое лицо, серые глаза, серые слова.
Молча протягиваю накладную. Я — экспедитор как-никак. Самое-самое мгновение. Сейчас он поймет, что экспедитор — Федот, да не тот и… «Руки на затылок, выходи!»
Мне кажется, что я слышу его высокий,
— Давай… — Он машет рукой и возвращает накладную. У меня такое ощущение, словно меня выкупали в ледяном меду, а вымыть и высушить забыли…
9.05. Модест с идиотической улыбкой на устах трогает с места, поворачивает. Мы едем и… никто нас не останавливает, никто не стреляет — надо же…
9.10. …Подъехали к складу. Какие-то люди в халатах — их двое — начинают разгружать баллоны.
Мы с Джоном подходим:
— Ребята, где тут туалет? Пива вчера нажрались, ей-богу…
— В штаны, — советует один, закуривая. — Здесь шляться не положено, должны знать.
— Так. Он еще и пур ля гран желает, — киваю в сторону Джона. — Ребята, а?
— Вась, проводи, а то обделаются, — без улыбки говорит второй. — Разгружаем еще 15 минут. Чтобы без опозданий. Унитаз не продырявь… — смотрит на Джона. Тот улыбается вымученной, страдальческой улыбкой, и нельзя понять: то ли оттого, что боится рот открыть (это знаю я), то ли и в самом деле… исстрадался.
9.15. «Вась» ведет нас к двери, потом по коридору, потом толкает еще одну дверь с табличкой, на которой мальчик из латуни сидит на латунном же горшке.
Смотрит на часы:
— Я отлучусь в буфет, встретимся через пять минут…
— А чего в буфете-то? — нагло спрашиваю я — нас совсем не устраивает его уход.
— Шпроты, судак… — машет он рукой. — Чепуха, ей-богу. Ждите здесь.
Я решаюсь.
— Поди-ка сюда… — Вхожу в уборную, Джон — следом. — Может, купишь и нам? В городе — сам знаешь… Достаю пачку денег, у него глаза лезут на лоб. — Значит, так: за каждую банку — червонец сверху. За всю работу — 500. Буфетчику — 250. Ждем здесь. Это долго?
Он мнется:
— Это же минут сорок займет, пока то, пока се. Вас здесь застукают — амба! Объект.
— Ладно. Делаем так.
Я пишу на дверях, черчу, точнее — толсто, смачно — шариковой ручкой: «Туалет закрыт до 12.00. Ремонт водопровода».
— Понял? Мы запремся. Стучишь так… — и я показываю: один долгий, два коротких.
Он уходит, торопливо пряча деньги. Теперь — каждое мгновение на счету. На часах 9.25.
…Переоделись, таблички на халатах, бодрым шагом идем по длинному коридору. Ведет не знание — я не ориентируюсь, но горячее желание вызволить Игоря.
Поворот, матовая дверь, лестница за ней, видимо, скоро пост.
— На посту — офицер, — шепчет на ходу Юрий. — Мы вряд
— Если успеет, — отвечаю ему многозначительно.
Я прав. Мы — правы. Они — нет. И главное: у меня все же 10-й дан…
Пост, офицер бросает скользящий взгляд на наши карточки, и я вижу, как на его лице сначала появляется удивление, потом… не знаю, это, кажется, самый настоящий страх.
Неужели провал… Я подхватываю его взгляд. У лестничного марша стоит женщина в белом халате, девушка. По-моему, ее не было в тот момент, когда мы подошли к постовому…
— Идемте. Вас ждут, — говорит она коротко, и я вижу — Юрий узнает ее. Это действительно она. Юрий и Зина разговаривали с нею у Елисеева… — он подтверждает это знаком. Та самая — но, значит, и я должен ее знать?
Постовой мгновенно приходит в себя, словно просыпается, и делает разрешающий жест.
Она идет впереди, по-прежнему никого, нам явно везет, но с каждой следующей секундой у меня усиливается ощущение, что все происходит не на самом деле: то ли во сне, то ли в трансе… Я смотрю на Юрия, у него такое же состояние, как и у меня.
…А она все идет и идет, и кажется мне, что постепенно она отделяется от пола и плывет над ним странным белым облаком, и оборачивается на ходу, и улыбается, и вот — я тоже ее узнаю. Это Она — Милый призрак. Она вывела меня из узилища сатаны и спасла…
Дверь, еще дверь, палата — это не та, в которой мы лежали рядом с Игорем.
Здесь только одна кровать. Человек на ней накрыт тонкой белой простыней с головой… И это значит, что…
И это значит, что перед нами труп. Она откидывает простыню — так и есть. Белое лицо, закрытые глаза, дыхания нет. Бедный Игорь, ты не дождался нас…
Она закрывает ему лицо простыней и жестом показывает на носилки-каталку, попервости я и не заметил…
Мы берем Игоря за руки и за ноги — он не гнется — и укладываем. Снова закрываем простыней.
— Но… зачем? — с трудом говорит Юрий. — Он мертв, зачем?
Она улыбается, и от этой улыбки по моей мокрой спине ползет холодок.
— Что есть смерть? — слышу ее голос, но губы сомкнуты. — Тлен или новая жизнь? Несите…
Мы становимся по обе стороны каталки, двигаем ее, открывается дверь, коридор, и опять никто…
И снова дверь, белый зал, на постаменте посередине — обитый красным кумачом гроб…
— Он был офицер…
Кажется, это она произнесла, впрочем, не уверен.
Укладываю Игоря, только теперь замечаю, что на нем добротный, хорошо сшитый штатский костюм.
Всматриваюсь в его белое лицо. Никаких сомнений, он умер, наверное, дня два назад — вон на лице синеют трупные пятна…
Но тогда зачем это все? Усилия наши оказались напрасными, мы рискуем зря…
— Переодевайтесь…