Привести в исполнение
Шрифт:
– Слушай меня, – понизив голос, проговорил Сергеев. – Сегодня внимательно следи за всем вокруг. Кто где стоит, кто куда смотрит, что можно увидеть, что нужно предусмотреть. Внимательно! Мне будет не до того, а это последняя репетиция…
Сергеев показался абсолютно спокойным, хотя сегодня именно ему предстояло ставить последнюю точку в операции.
– Ну что? Повезете обратно, да? – заискивающе спросил объект, по-своему истолковав их переговоры.
– Заткнись, я сказал. – Сергеев наклонился к лицу Попова. От него пахло мятой – леденец сосет, что ли? – Особенно за Викентьевым
– А это больно? Скажите, больно? – забился в тесной камере объект. – Дайте хоть колес каких-нибудь, хоть водки стакан дайте… Дайте водки, суки! Нет, извините, это вырвалось…
Спецавтозак въехал в точку исполнения. Здесь их поджидал первый сюрприз. Викентьев, заглянув в кузов, шепотом сказал:
– Смотрите, чтоб все аккуратно, точно по инструкции: прокурор сегодня новый. А новая метла…
– Чего же раньше не предупредил? – раздраженно спросил третий номер.
– Да только сейчас вспомнил. Тебе-то какая разница?
Сергеев пожал плечами.
– Да никакой.
– И еще, – скороговоркой продолжал Викентьев. – Ты сегодня за первого, значит, Валера – третий, а четвертым попробуем Шитова. Все ясно? Ну, давайте, я вниз…
Руководитель спецгруппы прикрыл стальную дверь, по бетонному полу гаража тяжело простучали удаляющиеся шаги.
– Вот блин, – процедил Сергеев и выругался, что делал нечасто. – Черт их дернул именно сейчас затеять перестановки!
Он на миг задумался, потом досадливо крякнул и положил огромную ладонь на плечо товарища.
– А про сдвижку номеров мы и не подумали, вот тебе еще один гвоздь…
– Отменили, да? – раздалось из углового «кармана». – Правда ведь? Теперь обратно на тюремку поедем? Да? Скажите…
– Давай! – бросил Сергеев, быстро отпер камеру, легко, как куклу, выдернул Кисляева, подождал, пока Попов зажал, удерживая, стриженую голову, и вмиг перекрестил мелово-бледное лицо черными повязками.
– Такси подано! – весело и бодро проговорил кто-то, и дверь спецавтозака распахнулась. – Здорово, ребята! Давайте высаживать пассажира, уважаемые люди ждут!
Петя Шитов улыбался немного напряженно, но было заметно, что он польщен пробным перемещением в четвертые и намеревается проявить себя с лучшей стороны.
– Во, правильно, завязали хайло – меньше воя!
Он осторожно, но настойчиво отстранил Сергеева, вцепился в правую руку объекта и зачем-то дважды тряхнул.
– Повели?
Попов и Шитов поволокли слабо сопротивляющееся тело по лестнице, Сергеев шел сзади. В подвале за столом на месте Григорьева находился молодой мордатый парень в костюме, при галстуке, с новой кожаной папкой, на боку которой отблескивала памятная пластина. По обе стороны от него сидели Викентьев и Буренко, а чуть подальше, у стены, сутулился на табуретке Иван Алексеевич с большим треугольным газетным свертком. Когда Кисляева подвели к столу, Ромов поднялся, бочком скользнул за спиной Попова и что-то зашептал.
– Отстань, аксакал, – громко сказал Сергеев.
Викентьев удивленно поднял голову. Новый прокурор выпятил нижнюю челюсть.
– Снимите повязки! – властно
Попов отметил, что держится тот уверенно, явно ощущает себя хозяином положения и хочет, чтобы другие это чувствовали. Он хорошо знал такую категорию прокурорских чинов, которые любят себя в системе надзора за законностью больше, чем сами законы. Они менее опасны, чем въедливые формалисты-буквоеды вроде желчного Григорьева, с ними легче найти общий язык. Достаточно не подвергать сомнению их власть и авторитет, и все будет в порядке: несмотря на извергаемые по поводу и без него громы и молнии, они, как правило, не мешают работать. Впрочем, поглядим…
– Снимите повязки, я сказал! – повысил голос прокурор, и Валера понял, что это именно он должен снимать черные зловещие ленты, черт его знает, как они расстегиваются. Но ему не понадобилось ничего делать.
– Есть, товарищ прокурор! – рапортнул Шитов и мигом сорвал повязки, будто делал это уже много раз.
– Имя, фамилия, место и год рождения…
Григорьев выполнял обязательную часть будто по принуждению, спеша закончить тягостную процедуру, его преемник, напротив, – смаковал ситуацию, допрашивал со вкусом и основательно, как начинающий следователь полностью изобличенного вора.
– В Верховный Совет республик ходатайство подавали?
Кисляев кивнул.
– Не слышу! – громыхнул прокурор.
– П-п-подавал…
– Ответ знаете?
Осужденный кивнул и заревел.
– Отказали там, отказали…
– А Президенту ходатайство подавали? – Голос прокурора приобрел скорбную торжественность, ибо ему предстояло объявить судьбу осужденного Кисляева.
– Тоже подавал, сразу же…
– Ответ знаете?
Вопрос был обязательным, хотя и лишним, ответ лежал в кожаной прокурорской папке, и его содержания осужденный не знал, хотя о смысле безусловно догадывался: если бы ходатайство удовлетворили, ему бы объявили под расписку в тюрьме, да перевели из блока смертников в общий корпус.
– Нет, не знаю…
Кисляев затряс головой и заревел еще сильнее.
И тут прокурор выкинул удивительный номер – встал и, торжественно чеканя фразы, металлическим голосом произнес:
– Именем Союза Советских Социалистических Республик за совершение тягчайших преступлений вам в помиловании отказано! Приговор будет приведен в исполнение немедленно! – И совсем неожиданно брякнул: – Вопросы, жалобы, заявления есть?
Очевидно, он привык спрашивать так при проверках тюрем и колоний, вот и всплыла в памяти затверженная казенная формулировка, да и застряла костью в горле.
Потому что с того момента, как пришел последний отказ, а особенно с той минуты, когда «Финал» забрал осужденного из особого блока, уже и не понятно, кто он такой есть: мертвый человек или живой мертвец… Юридически он лишен жизни, вычеркнут из числа граждан, никаких прав у него не осталось и обязанность единственная – получить пулю в затылок, одно слово – объект исполнения. Оттого и протягивают его спешно через необходимую официальную процедуру, чтобы вдруг «вопросы, жалобы, заявления…». И стоят первый, второй и третий номера, ждут чего-то, и объект задергался обнадеженно: