Привет, Афиноген
Шрифт:
— Зачем синим пламенем? Зачем в прорупь? Я серьезно хочу, по–хорошему. Поженимся. Зачем так плохо шутишь, Светлана? Хорошо, покато бутем жить. — Он склонил к ней багровое, выпуклое лицо. — Знаешь, сколько я зарапатываю? Знаешь?
— Ну!
Это холодное «ну» отрезвило закройщика.
— Я понимаю, понимаю, — поправился он. — Мы не рати денек с топой путем жить. Таким тевушкам деньги — тьфу! Они для них просто пумага. Кто хочешь, отолжит.
— Что такое вы говорите, дорогой Эрнст Львович, — она уже была не Грушенька, а светская львица из гостиной Сен — Жерменского предместья. — Вы забывае-,тесь! Нет? Старайтесь следить за своей речью и держать себя в рамках. Что значит, любой одолжит! Вы хотите оскорбить мою
— Света! Света! Опомнись! Вон на нас смотрят со всех сторон. С чего ты взяла, что я хочу тепя оскор- пить. Если вырвалось не то слово — не вини. Прости. Я выпил немного…
Капелька пота скатилась с носа Эрнста Львовича и юркнула в рюмку.
— Да снимите вы наконец свой старинный пиджак. Вот послал бог кавалера. Вы же сейчас растаете у меня на глазах, как Снегурочка.
Эрнст Львович покорно и охотно снял пиджак и пристроил его на спинку стула. Он ужасно был шокирован, возмущенно поводил очами, как турецкий паша, и одновременно пытался улыбнуться. К счастью, внимание Дорошевич отвлек официант.
— Горячее подавать прикажете?
— Как ты, Света?
Она допила бокал, изучающе поглядела на обтянутую белым сюртучком спину официанта.
— Молодой человек, вы женоненавистник? Да, да, это я к вам обращаюсь. Я пришла к вам в гости, веселая, доверчивая девушка, ничем вас не обидела, а вы битый час заставляете меня любоваться своим затылком. Кстати, он у вас криво подстрижен…
Официант застыл, глядя в одному ему доступную даль.
— Не хотите отвечать? Хорошо. Я допускаю, что какая–то гадкая женщина подложила вам свинью. При чем тут я? Взгляните же мне в лицо!
Официант выше вскинул подбородок. Эрнст Львович вдавился в стул в предчувствии скандала.
— Горячее подавать? — повторил официант.
— Подавайте.
Официант отошел гусиным, цепляющимся за паркет шагом.
— У–у–ф! — выдохнула Света и всерьез задумалась. К ней еще кто–то подходил приглашать, но она даже не подняла головы.
— Снегурочка, вы опытный, умудренный и так далее человек. Объясните, почему так бывает? Один человек увидит другого и сразу испытывает к нему неприязнь. Он же меня возненавидел с первого взгляда! Да и взгляда–то не было.
— Свою работу он ненавидит, не тепя, — точно ответил Эрнст Львович. — У нас в ателье, ты же знаешь, некоторые напрасываются на клиента, словно это их злейший заклятый враг и вымогатель. Я тумал нат этим, Света. Если уж кто не люпит свою рапоту, он и лютей не люпит, которые его застают за рапотой. В труком месте такой человек топрый, а на рапоте злой, даже опасный.
— Верно. Вы умница, Снегурочка. Теперь я опять буду называть вас по имени–отчеству. Хотите?
Осчастливленный Эрнст Львович кивнул с облегчением. Ему не нравилось быть Снегурочкой. Света перестала озираться по сторонам, а то бы она давно заметила, что за одним из столиков сидит, опрокидывая рюмку за рюмкой, отвергнутый и забытый страдалец Миша Кремнев. Он пришел в ресторан с полчаса тому назад, заказал котлету и бутылку «Фетяски», которую наполовину уже осушил. Ресторан был набит битком, ему пришлось подсесть за неудобный угловой столик к пожилому мужчине с испитым, изъеденным оспой лицом, на котором двумя перископами торчали выпуклые, налитые кровью глаза. Мужчина, неопрятный, с жилистыми, удивительно длинными и какими–то ерзающими руками производил отталкивающее впечатление, тем более что перед ним стоял графинчик с водкой, тарелочка с нарезанными мелко солеными огурчиками, и больше ничего. Увидев стоящего в растерянности посреди переполненного зала Мишу, мужчина сам пригласил его, вскочил и приветливо замахал рукой, при этом лицо его осталось сосредоточенным и отрешенным. «Алкаш, пропащий!» — подумал Миша, но ошибся. Мужчина сказал вполне трезвым, дребезжащим на низких нотах голосом, словно прочитал
— Язва у меня. Водочки немного могу себе позволить с пенсии, а закусывать — ни–ни! Враз скрутит. Вот огурчики — туда–сюда! Это ничего, полезно даже. Натуральный продукт.
Мужчина, видимо, истосковался в одиночестве, ему не терпелось поболтать, но он терпеливо- ждал, пока
Мише принесли вино, пока он себе налил и выпил. Только после этого спросил:
— Вы рыбак?
— Не очень, — Миша не удивился, он был теперь там, за столиком у оркестра, и все чувства его были там, не здесь.
— Я вижу, что не рыбак. Вижу. А я ловлю. В речке ловлю, — сосед с глазами–перископами каждую фразу выделял многозначительным интервалом, давая слушателю возможность над каждой подразмыслить. — В нашей речке в Верейке. Да. Шесть лет ловлю, как на пенсию вышел. Бычков ловлю. Во — с палец… Там и карась есть, но его трудно взять. А бычка я беру. Да. Карась есть, но мелкий. Во — с палец. Поймал я давеча пять штук… Двух отправил обратно в реку. А трех хозяйка обжарила… Мелкие… Пососешь — они сладкие. Да… Сладкие, но мелкие. А так сладкие — пососать, как конфету. Не умею консервы делать. Надо делать консервы. Из карасей. Бычок тоже годится для консервов… Бычка я где хошь возьму. Сижу на речке, один спрашивает, рыба тут есть? Рыба, спрашивает, есть? Я ему говорю, а ты покажи, где ее нету. Покажи! Я тебе три рубля дам, покажи, где нету. Я туда пойду и возьму бычка. Где его нету, а я возьму, — рыбак гневно поводил перископами. С непривычки к вину быстро окосевший Миша слушал как завороженный.
— Ребятишки сидят, ловят бычка… А у них не клюет. Это недавно, тем выходным. Я закидываю — одна за другой поклевки, одна за другой… Ребятки мне: дяденька, дай мы тут тоже половим. Ловите! Стали кидать — не клюет. Я на новое место — опять тягаю бычка за бычком. Сорок пять штук взял… Детки, — объясняю им, — вы за мной не гонитесь. У меня снасть другая. Без груза, да и поплавок ни к чему. С грузом бычка не возьмешь… Заместо поплавка у меня жилка — вот тут, на этом пальце, — он клюнет, моя жилка по удилищу отзовется — тук, тук! Что говорить, бычка в нашей речке — тьма. Не каждый взять умеет… А я бычка где хошь возьму, не сумлевайтесь. Но мелкий он, стервень! Во — с палец… Там, конечно, и окунь есть и щурята, но этих надо брать умеючи. Ихо дело — омута.
— Карпа надо запустить в реку, — высказал Миша неожиданно пришедшую в голову мысль. Он уже толком не помнил, зачем сидит в ресторане. Света, любимая, неподалеку ужинает с наглым старым дядькой. Не может же быть это жених? Значит, жених пока не явился. Надо ждать.
Его легкомысленное замечание о запуске в реку карпа вызвало в собеседнике бурю чувств. Несколько минут казалось, что от сильного душевного потрясения он потерял дар речи. Перископы его завращались с молниеносной быстротой, словно не могли сразу обнаружить того человека, который ляпнул про карпа. Затем он с огромным напряжением произнес несколько раз подряд одну фразу:
— Где карп есть, там меня убьют! Понял? Где карп есть, там меня убьют. Понял?
— Понял, — сказал Миша на всякий случай.
Несколько успокоившись и выпив водки, сосед изложил свои соображения.
— Карп! Ишь ты, карп! Есть карп кое–где в прудах, но тебя туда за пять километров не подпустят. Там на одного карпа десять сторожей. Я тем летом в Москву ездил, к братану. К нему в гости один ученый- приходил. Я у него, как ты вот, сглупу спросил про карпа. Он мне объяснил. В Подмосковье, говорит, почитай две с половиной тысячи водоемов разных. Ну, запустим туда везде карпа. Это можно, наука позволяет, — здесь Мишкин собеседник выдержал паузу длиннее обычной. — А кто тогда треску будет лопать?! А? Кто будет треску покупать? Сравнишь ты карпа с треской? И я не сравню. Я пойду вечером, выужу карпа кило на полтора, два… и все. И точка.