Привет эпохе
Шрифт:
– Пока не знаю. Если скажут что нужно перезвонить Горбачеву, значит, перезвоню.
– Ну-ну, прошу, – подвинул мне телефон директор, включая громкую связь.
После двух-трех вызывных гудков в динамике послышался характерный голос: « Слушаю, Нишанов». С директором произошла мгновенная метаморфоза. Несмотря на солидные габариты, от вскочил, сначала вытянулся во фронт, а потом, поманив моего друга, исчез за дверью собственного же кабинета. Через минут двадцать, когда я, аккуратно записав все ответы Рафика Нишановича, вышел, директор вместе с Володей все еще поджидали меня. Поблагодарив хозяина за любезность, мы вернулись к столу. По дороге друг мне рассказывает:
– Я
Интервью с Нишановым было опубликовано в Израиле ровно через семь дней. А вскоре состоялась и знаменитая мирная Норвежская конференция в Осло, итоги которой Рафик Нишанович спрогнозировал с поразительной точностью.
Х Х
Х
ГЛАВА 8
Талантливый писатель-сатирик Александр Каневский как-то сказал: «Израиль – это больше зеркало. Какую рожу ты перед ним скорчишь, такую же зеркало тебе и покажет в ответ». Высказывания этого я тогда не знал и рож никаких не корчил. Я, признаться, поначалу просто потерялся. Потерялся от неведомых мне букв ивритского алфавита, которые к тому же справа налево следовало читать, от одурманивающего запаха мандариновых рощ, от всего неведомого, что, как теперь понял ясно, нас отныне окружало.
Первой заметила мое состояние жена и сугубо женской логикой посоветовала: «Иди-ка ты в редакцию».
– Какую еще редакцию? – я чуть не завопил.
– Ну, откуда я знаю, какую? Есть же здесь какие-нибудь газеты, вот туда и иди, – рассудительно посоветовала она.
Мой родственник Толя Шерман, живший к тому времени в Израиле уже больше десяти лет, вызвался меня проводить. Он купил в киоске газету «Наша страна» на русском языке и мы отправились в путь. Не могу сказать, что редактор, когдла я объяснил ей, кто я такой, была со мной неприветлива. Простоя явился я не вовремя – выпуск номера был в самом разгаре. «Хорошо, хорошо, сказала она. Напишите, мы посмотрим».
– Да что писать-то? Я же не знаю, какие темы вас интересуют.
– Ну, если вы профессиональный журналист, как только что сказали, то сами и найдите тему, которая нас заинтересует.
– А иначе – в корзину?
– Вы удивительно догадливы. Да, и учтите, рукописи мы не принимаем. Если нет компьютера, то хотя бы машинописный текст.
– Но у меня пока и машинки нет, она в багаже идет, и когда будет – неизвестно. Может, у вас в редакции можно напечатать?
– А вы умеете?
– Уж лет двадцать как.
Вздохнув, она поднялась, видимо, решив, что так от меня проще избавиться, показала в соседнем кабинете машинку и предупредила, что воспользоваться ею я могу только после рабочего дня, вечером. Возвращаться из Тель-Авива обратно смысла не было. Я побродил по городу, опыт ориентироваться в незнакомых городах у меня все же был немалый, и вернулся в редакцию. Дабы на полную катушку использовать предоставленную мне возможность, я написал кряду три материала. Глянул на часы – четыре утра. Автобусы, понятно, уже (или еще) не ходили. Но стояла удивительная для декабря теплынь и я с удовольствием прошелся по берегу, вдыхая непередаваемый
Ровно на седьмой день моего пребывания в новой стране я развернул газету и радостью неописуемой увидел свой первый материал. В радужных грезах мне мнилось немедленное приглашение на работу, дифирамбы в собственный адрес, ну и все такое прочее. Но, хотя и два других материала в ближайшие дни тоже были опубликованы, из редакции никаких вестей не поступало. И тогда я вновь отправился в «Нашу страну».
На сей раз прием был чуть более любезным. Рита Старовольская, так звали главного редактора, сообщила, что за публикации мне даже заплатят.
– А обычно не платят? – спросил ее.
– Обычно редакции платит только за те статьи, которые заказывает авторам. А если автор желает публиковаться сам, то сам факт публикации и есть оплата, – разъяснила Рита.
– Может, теперь дадите какое-нибудь задание?
– Послушайте, Олег, – серьезно сказала она.– Я же прекрасно вижу, чего вы добиваетесь. По вашим материалам я поняла, что вы действительно профессиональный журналист, и потому не хочу вас обманывать. Скажу прямо – на работу я вас не возьму. Попросту нет вакансий. У нас люди работают по десять лет. Неужели вы думаете, что я уволю кого-то из старых сотрудников, чтобы освободить вам место? К тому же я бы посоветовала вам подумать о смене профессии. Журналист русскоязычной газеты – это в Израиле, поверьте мне, не та специальность, которая обеспечит вам хороший достаток.
– Но прожить-то можно?
– Прожить можно, – вздохнула она.
– В таком случае, я буду у вас работать.
Рита взглянула на меня недоуменно и я поспешил пояснить: «У меня нет никакой иной специальности. С четырнадцати лет я только и делаю, что пишу. Поэтому выбирать мне не из чего. Я понимаю, что вы не собираетесь меня брать на работу. Значит, я добьюсь того, чтобы стать для вас необходимым. Не Знаю, сколько уйдет на это времени, но добьюсь. До встречи.
Да, речь я отгрохал пламенную. А вот жить-то на что? Нам, конечно, государство выплачивало пособие, но, не умея ориентироваться в местных ценах и ценностях, я и понятия не имел, на что и на сколько хватит этих денег. Одним словом, я пошел на завод. Ну не то чтобы пошел, меня туда отвели мои земляки, с которыми познакомил меня Толик.
Хозяин завода, вернее заводика, глянул на новичка с непонятным сожалением и сказал, что возьмет меня на штамп. Дома я, пытаясь продемонстрировать оптимизм, заявил: «Поздравьте меня, я теперь еврей-штамповщик.
«Карьеру» пролетария я начал лихо. В первый же день изодрал на себе всю одежду и вымазался чем-то черным так, что никакое мыло не брало. На следующий день безнадежно загубил несколько металлических полос, предназначенных для штамповки деталей. Но главный свой «подвиг» совершил на третий день, умудрившись сломать чугунный штамп, что вызвало живейший и, надо признать, всеобщий интерес. Из своей стеклянной каморки, старчески кряхтя и поохивая, спустился в цех даже хозяин завода Марк Шнейдерман. Он глянул на станок, потом на расколотый надвое штамп и осведомился: «Как ты это сделал?» Я лишь пожал плечами. Марк задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, поведал, что этот штамп он установил здесь в 1948 году. Реальной возможности его сломать, как до сих пор считалось, не существовало. И все же я это сделал. Меня долго уговаривали показаать, на какую конкретно кнопку я нажал, какие производил манипуляции. Но я, как баран на новые ворота, уставился на дело рук своих и молчал аки партизан на допросе. Марк повернулся, молча поманил меня за собой и стал карабкаться по крутой лестнице в свой «аквариум».