Привет, любимая
Шрифт:
Я и не заметила, как вышла из леса в поле. И мы поедем в парк Горького. Нет, лучше в Зоопарк. Да, в Зоопарк. Будем мартышек смотреть, слонов, мороженым лакомиться. И там встретим его. Со Светкой. А мой Игорек вырастет точной копией Мишки. Рыжеватые кудри и голубые глаза. Я подошла к калитке и взялась за щеколду. Так. Мы их встретим и пройдем мимо. А они так и останутся стоять на месте и смотреть нам вслед. Быстро я дошла. Надо же, как руки замерзли - еле дверь
– Аль, ты что ль?
Ну, тетка! Услышала. Пришлось ответить:
– Я.
Тетка, не выходя ко мне, снова закричала:
– Иди сюда!
– Потом, я переоденусь, - откликнулась я и шмыгнула к себе.
Ох, как хорошо, что кровать не убрана. Я быстренько разделась. Залезла на кровать и завернулась в одеяло. Сейчас станет тепло. На чем я остановилась? Значит, пройдем мимо. Пусть предатели обомлеют. А дальше? Что бы еще придумать? Дальше у меня не придумывалось, и я закрыла глаза, стремясь сосредоточиться. Дверь в комнату скрипнула. Это, конечно, тетка. Ругаться будет, что грязи натащила. И что поздороваться не пошла. Я с легким вздохом открыла глаза. На пороге стоял Рыжий. Вернулся!
За чемоданом, что ли? Не мириться же, в самом деле. Зачем, зачем приехал? Это просто садизм. Только бы не заметил, в каком я смятении... Так. Спокойно, Аля. Закрой глаза, передохни. Это у тебя просто паника. От страха. Обыкновенная паника.
Я еще больше закуталась в одеяло и сделала вторую попытку открыть глаза. Он стоял на пороге. Мне не приснилось. У меня вдруг начался такой озноб, что даже зубы застучали.
– Аля!
– Мишка был до неприличия растерян и жалок. Столь беспомощным я его не видела никогда.
– Аля! Я не смог... Я... нам надо поговорить...
О чем? О чем? Ведь все уже сказано. Уже поставили точку. Нельзя же хвост по кусочку рубить. К чему мучить себя и других?
– Хорошо, - согласилась, вовсе не собираясь соглашаться, - Заходи.
Он вошел и закрыл за собой дверь. Остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше.
– Садись сюда, - я подвинулась, освобождая место.
Он аккуратно присел на краешек, избегая глядеть мне в лицо.
Как осунулся! Бедный мой! Глаза больные, тоскливые. Да что же это с тобой происходит, родной?
– Ты за вещами вернулся?
– спросила тихо и осторожно, жалея его и себя, боясь услышать в ответ короткое словечко...
– При чем тут вещи? Я...
– он нашел в себе силы посмотреть мне прямо в глаза, - Я подумал, что ты не могла мне все время...
Так трудно давались ему слова. Ему, кто за словом в карман сроду не лазил.
– Так быть со мной... и не любить... Ведь нельзя, правда же?
Меня трясло в ознобе, и ответить ему не получалось. Тоже слова никак не подбирались.
– А если так и есть, - он отвернулся и опустил голову, - Я подумал... Ты все-таки моя жена... И ты со мной... Я не думал, что... мне очень плохо без тебя... совершенно невозможно без тебя... Я никогда раньше не говорил тебе, не считал нужным... Я... я люблю тебя, Аля. Прости меня... Я сам не знал, что так тебя люблю... И если ты простишь, то, может быть, не сейчас, когда-нибудь... ты сумеешь хоть чуть-чуть полюбить меня...
Он сидел, сгорбившись, и, кажется, ни на что не надеялся.
Мне надо было обнять его. Но так знобило, что я боялась даже руки из одеяла вытащить. Поэтому просто подвинулась к нему и уткнулась лбом в его крепкое, круглое плечо.
– Глупый, какой ты глупый!
– Ага, - с тоскливой покорностью согласился Мишка, не оборачиваясь, - Я и сам знаю...
– Ничего-то ты не знаешь, чудак! Это же надо быть настолько слепым, чтобы ну ничегошеньки не видеть! Да я же люблю тетя, как последняя дура!
Рыжий замер. Я почувствовала, как напряглось у него плечо.
– Что ты сказала? Пожалуйста, повтори еще раз, - попросил он.
– Я люблю тебя, как последняя дура!