Привет
Шрифт:
Меня быстренько скрутили, нацепив красную повязку на руку, и втолкнули в дверной проем…
Немая сцена длилась недолго, а лишь до того момента, когда, испытывая сильную боль от ботинка, давившего на мою ступню, я выдавил из себя: “А чем занимается Леша и делает ли он уроки…”
С трудом, оторвав на секунду от пола свой взгляд, я увидел вытянутое лицо Лешки и удивленные глаза его мамы, в которых четко читалось:” Ты же только сейчас пожирал наш торт, а тут с проверкой нарисовался”.
Так стыдно мне было первый раз в жизни. Хотелось куда-то провалиться. Чувство вины и неловкости осталось в памяти на всю жизнь.
Но, к счастью этот инцидент, не повлиял на наши
А заключались они в следующем: каждый день на протяжении долгих школьных лет, после занятий, Лешка, выждав определенное время, достаточное, по его разумению, для приготовления мной домашнего задания, стучался в дверь и говорил привычное: “Андрей, дай списать.” И очень был недоволен, если я не успевал по какому-то предмету сделать задание. Я, конечно, давал, и мне было не жалко. А остальных, похоже, это устраивало: его родителей, учителей в школе. Все знали твердость Лешкиного характера и непреклонную позицию – принципиально не учиться. На это не мог повлиять ни отцовский ремень, ни, тем более, всякие педсоветы. А за счет хорошо выполняемой домашней работы по предметам, “троечку”, с трудом, но натягивали.
Причем, в самом начале нашего, так называемого, сотрудничества, когда дверь открывала моя мама, следовал вопрос:” А Андрей дома?” И когда мама отвечала, что Андрея нет, Лешке приходилось еще несколько раз приходить, в надежде застать меня, для того, чтобы, наконец, списать готовую “домашку”.
То в последствии, при открывании мамой двери, он перестал интересоваться о моем местопребывании, а по- деловому, без обиняков, спрашивал сделал ли я уроки и можно ли их взять на время.
Все текло своим чередом для учеников уже старших классов средней школы одного из районов города…
Но, придя в очередной раз домой после школы, я услышал не звонок в дверь квартиры, не громкий стук, а грохот вышибаемой двери. Открыв дверь, я увидел Лешку. Он стоял совершенно белый.
– Ты чего, обалдел, что ли?!– заорал я.
– Пошли, – тихо сказал он.
И мы молча зашли в его квартиру в предчувствии чего-то нехорошего.
По середине зала, на веревке, накинутой на потолочный крюк, в неестественной позе, с головой, странно наклоненной в сторону, свисал Лешкин отец. Рядом валялась опрокинутая табуретка. Ужас овладел мной, но не сковал способность принимать решения. Постояв какое-то время в оцепенении, мы одновременно, на автомате, стали осознанно двигаться. Лешка принес с кухни нож, я обхватил еще не остывшее тело его отца руками. По команде он резанул веревку, а я, пытаясь не рухнуть с обмякшем, бесформенным и очень тяжелым телом, попытался удержаться на ногах. Мы положили аккуратно тело на пол, ровненько, так, как, наверное, должен лежать умерший человек. И только после этого стали звать на помощь, скорую, милицию. С тех самых пор я перестал бояться покойников. Так близко смерть ко мне приблизилась в первый раз в жизни.
Лешка закончил свое обучение в школе восьмилетнем образованием. Тонкая ниточка, которая связывала нас, оборвалась.
Я после окончания школы поступил в институт, где полностью растворился в бесшабашной студенческой жизни. И узнал совершенно случайно, что Лешку забрали выполнять, так называемый, интернациональный долг в Афганистан, проще сказать, на войну.
Да, моих одногодок много уходило туда, взамен цинковых гробов, приходивших обратно. Если честно, то и меня посещали мысли попроситься в Афган. И не по тому, что я был каким- то храбрым и патриотичным, нет, просто мы были так воспитаны.
Кстати, школе, в которой мы учились, в последствии, было, посмертно, присвоено имя героя Советского Союза- моего приятеля, обычного шалопая из параллельного класса. Так распорядилась судьба.
Ну, а Лешке повезло, если год на войне можно назвать везением. Он хотя бы вернулся домой живым…
Я случайно столкнулся с ним на лестничной площадке. Это был уже другой человек. Мы молча стояли и курили, не глядя друг на друга. Мне было, почему-то, неудобно перед ним, а он был весь в себе. Потом выпили, как полагается. На все мои расспросы о войне он отвечал уклончиво и нехотя. Молча наливал, пил, и затягивал одну сигарету за другой.
Как сложилась судьба этого человека дальше, я не знаю. Жизнь разбросала нас. До меня доходили нехорошие слухи, но комментировать их я не хочу.
В моей памяти он останется всегда соседским пацаном, перед которым мне будет всегда стыдно за то некрасивое происшествие с проверкой, ведь покаяться перед ним я так и не успел.
Ограбление по …, детски
Странно устроена моя память. В ней, наверное, как на жестком диске компьютера, записана вся моя жизнь. Но когда пытаешься извлечь файлы, сохраненные, относительно, недавно, происходит, зачастую, эффект «зависания». И как «мышкой» не ерзай и, судорожно, не стучи по ней пальцем, ну не открывается очередная папка памяти, хоть тресни.
И другое дело мое детство, которое, почему-то, отпечаталось в памяти с малейшими подробностями, наверное, потому что было счастливым.
Я себя помню хорошо в четырех- пятилетнем возрасте в конце шестидесятых годов, скорее всего, благодаря своим приключениям.
Жили мы, на тот момент, в большом деревянном бараке, в длинном строении с проходным коридором посередине и бесчисленным количеством комнат по бокам. Возведен он был с архитектурным изыском, который заключался в повторении неровности рельефа. Я так думаю, что великие советские зодчие, чтобы сэкономить деньги на строительстве, наверное, даже и не ровняли площадку перед застройкой, или применили авангардный метод вписывания в природный ландшафт того, что в последствии назвали жильем. По моим ощущениям, мы еще тогда были впереди планеты всей.
С одной стороны, барак имел низенькое крыльцо со входом, зато с другой, практически, двухэтажное строение с грандиозной лестницей и пристроенной террасой с лавками и столом. Мало того, по середине одноэтажной постройки была предусмотрена балконная веранда. А людям, которым посчастливилось жить в комнате, совмещенной с балконом, народной молвой пожизненно прикреплялось прозвище «Балконские», так как свою фамилию, в предлагаемых обстоятельствах, они утрачивали навсегда.
Так вот, это нелепое чудо нетрезвой архитектурной мысли, под названием барак, являлось временным жильем для людей, приехавших из разных мест, строить наше светлое коммунистическое будущее в виде, отдельно взятого судостроительного завода, с последующей работой на нем. И, как говорится, ничего нет более постоянного, чем временное.
В него вернулся с войны мой дед фронтовик, в нем познакомились, жившие по соседству, мои папа с мамой, из него ушел в армию на долгие четыре года мой отец, в него после загса пришли мои родители, и, наконец, именно, в него меня принесли из роддома.
Но, несомненно, главная ценность этого строения заключалась, конечно, не в удобстве или качестве жилья, скорее наоборот, а в том, что оно объединяло много разных, но, в общем- то, хороших людей, значительной частью которых были мы, дети: пацаны- погодки, друзья- приятели, бандиты- безобразники. И ни одной девчонки!