Привет
Шрифт:
Наша жизнь дворовой команды была всегда разнообразной и интересной. Причем, взрослые никогда не вмешивались в наши дела. Лишь иногда, когда кто- ни будь из пап, от безделья и с целью повеселиться, пытался увлечь нас какой-то идеей, или что-то организовать: то воздушных змеев, то каких-то казаков разбойников с футбольным турниром, а то, как сейчас бы сказали, историческую реконструкцию, например, по мотивам жалостной песни про героя гражданской войны, умирающего Щёрса.
Слова песни были следующие: «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве…»
Все
Так что креатива хватало. Во всем и всем.
Хотя мы и были одной бандой, но затеи у нас все равно были разные. Ведь разница в возрасте два года имела порой непреодолимый барьер. И что им, шести леткам, делать с нами, которым четыре от роду…
Что мы могли, ну стырить с Олегом у деда папиросы, найти где- то спички, залезть в высокие заросли лопуха у общественного туалета и устроить дымо пускание, пока кто- ни будь не шуганет нас.
Иначе само утверждались взрослые шести летки. Там было все гораздо серьезней. И наблюдать за этим было одно удовольствие.
Сашка Бибик, например, пропадал в своем сарае целую неделю, периодически ныряя за барак, где сушилось белье на веревках, что- то усилено мастеря, и важно поглядывая на нас. Через несколько дней, собрав нас, малолеток, и усадив на земле полукругом, как в амфитеатре, залез на крышу высокой части барака, привязался веревками к украденным сшитым простыням и, не моргнув глазом, разбежавшись, прыгнул вниз, изображая не то парашютиста, не то Икара, о существовании, которого, я думаю, он и не подозревал. Итог понятен- два месяца в гипсе, на костылях.
Но часто наши интересы совпадали, и тогда последствия были не предсказуемы.
Например, Костяша, который был старше меня, по обыкновению, предлагал мне сходить на край света. И я, конечно, соглашался, представляя дальнее путешествие, полное приключений и опасностей. Выходить надо было рано утром. В мою задачу входило стырить котлет, булок и бутербродов дома или у бабушки, а Костяша разрабатывал маршрут, почему- то, всегда один и тот же. И каждый раз наше путешествие завершалось недалеко от дома, у родника, после получасовой ходьбы. Костян говорил, что пора сделать привал. А это значило, что будем есть. Близость родниковой воды была всегда кстати. Мы присаживались и уничтожали продукты. После чего выяснялось, что идти дальше без запасов опасно и не имеет смысла. И мы договаривались перенести путешествие на потом.
Или, например, в один из весенних дней, я просто пропал, увязавшись за старшими ребятами, собирать тюльпаны. Меня не было целый день, с утра до позднего вечера. Родители сошли с ума, пытаясь меня разыскать. И к концу дня меня разыскивали уже все жители барака.
А я, набрав большой букет красных полевых тюльпанов, довольный и счастливый, в ожидании родительского восхищения и похвалы, подходил к крыльцу дома. У меня всегда хорошо было развито чутье, и мне показалось, что- что- то тревожное висит в воздухе. Даже дворовый пес Пират, всегда выделявший, почему- то, именно, меня из толпы, и, с удовольствием, периодически, кусавший, замер у крыльца.
Ужас, промелькнувший в моих глазах, не остановил отцовский ремень, который, случайно, пришелся по моим рукам с букетом тюльпанов.
Первый и последний раз в жизни отец ударил меня ремнем. И кто из нас испугался больше- большой вопрос. Тюльпаны посыпались на землю, чувство обиды подступило к горлу, и я заорал со всей, что не на есть, мочи. Слезы фонтаном брызнули из глаз. Боли не было, была вселенская обида на отца за все его преступления в отношении меня. Вспомнилось сразу все: и что один раз не взяли меня с собой в гости, и что два раза он уезжал без меня на рыбалку, и то что раньше остальных укладывают спать, и, в конце концов, что потерял меня, спящего, зимой, в сугробе, везя в санках темным, морозным утром в садик.
А постоянные стычки с Валеркой, который был старше и сильнее меня…
Ему, к моему удовольствию, довелось родиться в Германии, в городе Потсдам, когда его отец, дядя Костя, служил в Советской армии в качестве адъютанта военноначальника Гречки, в последствии маршала и министра обороны Советского Союза. И при каждом удобном и неудобном случае, чуть за видя Валерку, я орал, что он фашист. Ведь для меня, в моем нежном возрасте, такие понятия как фашист, немец или рожденный в Германии были совершенно идентичны.
А он, старше меня на несколько лет и, конечно, уже понимал значения слов. И каждый раз, без исключения, один, или с друзьями, зажав меня где- то в углу, методично мутузил. Я вырывался на волю, отбегал, как мне казалось, на безопасное расстояние, продолжал обзываться снова и снова, но меня, предсказуемо, ловили, и круг замыкался.
И заканчивалось это лишь тогда, когда или я переставал выкрикивать ругательства, уставая от тычков и затрещин, или им надоедало меня пинать.
Но, почему-то, во мне зрела уверенность, что конечную точку в этом бесконечном споре должен поставить, именно, я.
И тут, сама собой, сложилась подходящая ситуация, без моего злого умысла.
Где- то я нашел приблудного блошистого котенка, и три дня валандался с ним. Таскал ему молоко, передавал куски со стола, а котенок, оказавшись благодарной животиной, передавал мне свои лишаи. И передал их мне такое количество, что я внешне был не отличим от йодного тампона, оказавшись в глухой изоляции от общества предупрежденных пацанов. Но мое отшельничество было чисто теоретическим, без стен и барьеров.
Как- то занимаясь важным делом, разрывая очередной муравейник в одиночестве, я увидел Валерку. Он неприкаянно болтался по двору. Его, в целях безопасности, решили три дня не отпускать с пацанами в бандитские вылазки, ведь он должен был ехать в пионерский лагерь Артек- голубую мечту моего поколения. Его мама, тетя Тамара, с таким трудом и по величайшему блату, достала путевку.