Приятель покойника (сборник)
Шрифт:
– Я тоже за то, чтобы оставить, – кивнул товарищ Федор. – Отдадим молодому гражданину.
Теперь на столе перед Турусовым лежали уже две папки, по праву принадлежавшие ему. Он ласково посматривал на них, то и дело подравнивая по краю стола.
– Поехали дальше! – Товарищ Федор зевнул и сонным взглядом уставился на открытый ящик.
Названия оставшихся двух папок очень не понравились пенсионерам, и они единодушно решили избавиться от них.
Товарищ Федор встал из-за стола и торжественно произнес:
– Пришло время согреться!
Старички поднялись. Товарищ Федор взял отложенные за ненадобностью три папки и вышел на улицу.
Они стали в кружок, в середине которого товарищ Федор поставил папки домиком, засунул под них несколько скомканных листов бумаги и чиркнул спичкой. Бумажный домик воспламенился. Старички неподвижно стояли, торжественно глядя на костер, отражавшийся в их напряженных глазах. Турусов вышел из круга и, прижимая к груди свои две папки, широко открытыми глазами наблюдал, как огонь облизывал до черноты бумагу и картон.
– Отречемся от старого мира, – запел дребезжащим голосом товарищ Федор.
– Отряхнем его прах с наших ног, – подхватили песню еще два голоса.
Молчали только Турусов и товарищ Алексей, тоже вышедший из круга, оба завороженно наблюдавшие костер из истории.
«нет, не отрекусь, – думал Турусов. – Это все равно, что отречься от отца и деда. Сказать, что не было их у тебя, что сам вырос, как трава, а значит, и после тебя никого не будет».
Трое стариков допели гимн и торопливо направились в домик. Турусов и товарищ Алексей зашли последними.
«Искать, чтобы сжечь? – лихорадочно думал Турусов. – Зачем?! Значит, все-таки есть история, раз боятся ее. Значит, есть она, и только что часть ее превратилась в пепел по воле этих сумасбродных пенсионеров! И ради того, чтобы избавиться от нее, они готовы на все! Ради этого один из них бросался на Радецкого с ножом!»
Все расселись вокруг стола. Товарищ Федор вытащил откуда-то гроссбух, раскрыл и, надев очки в железной оправе, стал водить пальцем по написанным от руки строчкам.
– А-а, вот оно, – сам себе довольно сказал товарищ Федор. – Дело о товариществе иностранных рабочих в СССР объявляю закрытым. Остались разрозненные документы и воспоминания, по которым события все равно не воссоздать.
Он достал черный фломастер и жирной линией вычеркнул из гроссбуха несколько строчек, следовавших за номером 961.
– У нас еще масса работы, – вздохнул товарищ Борис, поглядывая утомленно на товарища Федора. – Но я думаю, что на сегодня хватит.
– Да, не в нашем возрасте работать сутками, как это бывало в тридцатых, – поддакнул товарищ Михаил. – Эти два ящика разберем потом.
– Хорошо, – согласился товарищ Федор. – Расходимся. Завтра ночью у нас еще одно важное изъятие, потом две недели отдыха.
Турусов взял вещмешок и вышел. Идти было некуда, но об этом он не думал.
Возле домика еще пахло сожженной бумагой. Турусов поднял с земли пригоршню пепла, поднес ко рту и что было силы дунул. Пепел, рассыпаясь на микроскопические частицы, поплыл в густом от сырости ночном воздухе Выборга.
– Историю по ветру! – зло хмыкнул себе под нос Турусов.
– Вам есть где остановиться? – Сзади подошел товарищ Алексей.
– Нет. Негде.
– Пойдемте со мной, молодой человек. – Голос товарища Алексея был мягок и доброжелателен.
Не попрощавшись с остальными, Турусов и персональный пенсионер, не поддержавший старую песню у костра, отправились в сторону центра.
– Извините, у меня дома слишком роскошные условия, – сбивчиво заговорил товарищ Алексей. – Четыре комнаты на
– Вам, наверно, положено, – пожал плечами Турусов. – Да и за что извиняться?! За то, что у вас все в порядке?
– Стыдно, – признался товарищ Алексей. – Соседских взглядов избегаю. На моей площадке семья – шесть человек – в одной комнате живет. Хотел отдать им две комнаты, так горисполком запретил. Назвали это квартирными махинациями… поэтому и извиняюсь. Да и то только перед вами. У вас какой-то строгий взгляд, словно вы не из нынешнего, а из нашего поколения. Я бы даже сказал – справедливый взгляд… Сколько вам лет?
– Двадцать шесть.
– Двадцать шесть, – задумчиво повторил персональный пенсионер.
– А почему вы с ними, товарищ Алексей? – Турусов заглянул в глаза старику.
– Хватит товарищей, не называйте меня так. Почему с ними? Мне больше не с кем. Я уже уходил от них несколько раз… Они у меня дома хранили все эти папки, бумаги, отрывки истории… А мне страшно делалось оттого, что лежат мертвым грузом удивительные события, яркие и зловещие биографии, все темное и все светлое вперемешку. Сам думаю: как же так, почему люди своей истории не знают? Почему не ищут свои корни? Почему до этих папок никому дела нет? написал я тогда воспоминания, в основном о том, чему сам свидетелем был. Принес в издательство, думал – обрадуются, удивляться начнут. Ничуть! Сидит чиновник сорок восьмого года рождения и в лицо мне говорит, что не было и быть не могло того, о чем писал я.
– Когда это было? – спросил Турусов.
– В семьдесят девятом, весной, – вздохнул пенсионер. – Потом мне пригрозили, что если буду этим заниматься, то стану обычным пенсионером, с обычной пенсией и комнаткой в полуподвальном помещении. После этой истории забрали товарищи все бумаги из моего дома, и с тех пор все «ненужное» сжигают сразу же после заседания редколлегии. А потом отрекаются…
– А больше не пробовали? Может, теперь опубликуют? – с надеждой произнес Турусов.
– Рукопись в издательстве в тот же день утеряли. А силы и веры уже нет, устал я. Помнить – еще многое помню, а снова записывать все, как было, даже не хочется. Заставили меня товарищи над первым костром петь с ними наш старый гимн. Отрекся тогда и от старого мира, и от прошлого, и от себя. И это было не первое мое отречение… Было время, когда отрекаться приходилось публично и регулярно. И желающих отречься море было, очереди выстраивались, как сейчас за благополучием…
После уличной сырости теплый воздух квартиры сразу расслабил Турусова. Хозяин постелил Турусову на диване с бархатной обивкой, а сам улегся в этой же комнате на старую железную кровать.
– Спи спокойно, – проговорил он. – Когда проснешься – разбудишь меня.
Следующим вечером, когда Турусов с товарищем Алексеем пришли в клуб теоретического собаководства, первым, на что обратил внимание бывший сопровождающий, было отсутствие двух ящиков, принесенных студентами. Товарищ Алексей перехватил бегающий взгляд Турусова и горько улыбнулся, покачав головой. Трое других товарищей к тому времени уже сидели за невысоким грубо сколоченным столом и мирно беседовали о тяжких временах царского режима, показывая неплохие знания той истории. Видно, эту историю они тоже знали хорошо, но кажущаяся ее недавность не позволяла персональным пенсионерам говорить о ней легко и открыто, как о «делах давно минувших дней».