Приют одинокого слона, или Чешские каникулы
Шрифт:
Они слонялись по аэропорту взад-вперед. Бар и магазинчик «Duty free» так и тянули к себе, словно хихикая над их пустыми карманами. Лида сидела рядом с груженой чемоданами тележкой, боясь сделать лишнее движение. Миша, ссутулясь больше обычного, стерег сумку Макса, которого по радиотрансляции вызвали в неведомом направлении уладить какие-то формальности: именно он, по документам, сопровождал тела Лоры и Генки.
На Мишу было больно смотреть: за эти дни он похудел и выглядел лет на десять старше. Оксане даже показалось, что в его черных волосах появились седые
– Миш, ты придешь на похороны?
– спросил он, садясь рядом на диванчик.
– Нет, - коротко ответил Миша. Он втянул голову в воротник, спрятал руки в карманы - словно пытался максимально отгородиться от внешнего мира.
– Ладно, - Вадим немного растерялся, он не ожидал такого категоричного отказа, хотя вполне мог его понять.
– Дело твое. Но к нам-то ты будешь приходить?
– Нет!
– снова отрезал Миша и добавил уже чуть мягче: - Прости, Вадим, но я не хочу никого из вас видеть. Просто не могу. Не обижайся.
Пожав плечами, Вадим отошел обратно к Оксане.
– Ничего, - сказал он ей вполголоса.
– Отойдет. Все перетопчется. Может, и мы еще когда-нибудь приедем в Прагу. Хлапик приглашал.
– Ну так что, вы поедете за кассетами?
– противным голосом, напоминающим визг металла по стеклу, поинтересовалась Лида. Она сидела поодаль, а поскольку боялась даже на шаг отойти от своей тележки, то вопила так, что на нее начали оглядываться.
– Нет, - улыбнулась Оксана.
– Не поедем. Можешь взять их себе.
– Но...
– оторопела Лида.
– Нам наплевать!
– опередил ее Вадим, обнимая Оксану за плечи.
Краска медленно начала заливать Лидино щекастое лицо, Миша усмехнулся, и в это время наконец объявили регистрацию на их рейс.
Так уж вышло, что салон оказался полупустым, и стюардессы милостиво разрешили садиться на любые свободные места. Лида плюхнулась на первое же. Миша прошел в хвост.
Макс оказался через проход от Вадима с Оксаной. Он исподтишка наблюдал за ними, и, поймав его взгляд, Оксана, словно против воли, решила завязать разговор.
– Теперь ты, наверно, сможешь развернуть свой бизнес во всю?
– спросила она.
– Нет, - каким-то погасшим голосом ответил Макс, глядя в спинку переднего кресла.
– Не буду я ничего разворачивать. Продам свою долю Селицкому, квартиру продам, машину... Уеду куда-нибудь. Подальше. Не могу...
– он проглотил душивший его комок и отвернулся к закрытому фильтром иллюминатору.
Оксана повернулась к Вадиму и сделала «страшные» глаза. То, что сказал Макс, а главное - как он это сказал, странным образом одновременно и подтверждало, и опровергало предположение о его виновности.
Наконец, одышливо разбежавшись, самолет взлетел. Низкие белые облака, похожие на причудливые нагромождения скал, через несколько минут скрыли разграфленные дорогами поля.
Оксана положила голову Вадиму на плечо и задремала. То, что она испытывала сейчас, было похоже на состояние после того, как лопнет огромный созревший нарыв. Еще больно и противно, но облегчение - невероятное.
Ей показалось, что кто-то смотрит на нее - пристально и грустно. Но Вадим тоже дремал. Макс смотрел в иллюминатор.
«Зря ты это сделал, Генка. Зря... А ведь ты стоял на обрыве спиной ко мне. Ждал... Я не смогла. Слава Богу, что не смогла! И все-таки спасибо тебе. Теперь я много поняла. И о себе, и о Вадьке. И о жизни вообще. Наверно, правильно говорят, что нет такого зла, которое было бы совершенно бессмысленно...»
«Прости меня, Лорочка. Как глупо все вышло. Я даже не мог сказать ничего, хотя знал: это не ты убила Генку. Ты не могла. Ты просто не могла это сделать. Уж я-то знаю».
Макс чуть не застонал, так тяжело ему было. Словно начал отходить наркоз.
«Какую чушь я нес. Делал вид, что мне все равно, лишь бы никто не догадался, как мне плохо без тебя. Даже ляпнул Ксанке, что любил ее. Зачем? Конечно, она мне нравилась, но ведь ты знаешь, что она ни в какое сравнение не идет с тобой. Что бы ты ни делала, что бы ни говорила - это все было, как грязная одежда. А ты - совсем другая. Что бы ты ни делала... Даже то, что было написано в Генкином дневнике. Для меня это не играло никакой роли.
Генка... Мне было бы его даже жаль. Гадкая такая, презрительно-снисходительная жалость. Он хотел этого. То, что он сделал со мной... Я сам виноват. Но ты, Лорка... Вот этого я ему не прощу никогда.
Лорка, Лорка, ну зачем ты сделала это?»
Макс закрыл глаза и увидел Лору - такую, какой запомнил ее в самый первый день их знакомства. Она стояла, сместив всю тяжесть тела на обтянутое джинсами бедро, щурила глаза сквозь упавшую на лицо прядь и улыбалась. И в улыбке этой, наглой и вульгарной, было что-то глубинное, потаенное. В ней была какая-то горькая мудрость, которую Лора, наверно, и сама не сознавала и которую видел он один.
Во всем виноват он один!
Если бы не тот давний случай... И зачем только им понадобились тогда эти девчонки? Покуражиться, показать силу? Если бы он не выпил столько и не начал рассказывать обо всем Генке... Ведь, если верить Генкиному дневнику, именно с этого все началось. Если бы не это, не стала бы Лорка наркоманкой. И была бы сейчас жива!
«Я обречен пережить тебя и затосковать навеки», - снова и снова вспоминал он слова Волшебника из грустной недетской сказки...
Миша сидел один, в самом хвосте, рядом с туалетом. Мимо то и дело деловито сновали страждущие, присаживались, ожидая своей очереди, рядом с ним. Ходили взад-вперед стюардессы, предлагали то напитки, то обед. Он не замечал ничего.
Ему странным образом казалось, что все вокруг перемещается - во времени и в пространстве, и только он остается на месте. Нет, телом-то перемещается, вместе с самолетом, а вот душой... Душой остается в самом начале новорожденного года, в дурацком, нелепо построенном, темном и холодном доме, рядом с трупом человека, который отнял у него самое дорогое. И ему никуда уже оттуда не деться. Никуда и никогда.